Таинст­венная смерть - это не обыкновенная смерть, которую Радаев называет «смертью о Адаме» и считает следстви­ем прародительского греха; мертвые о Адаме не воскреснут, они отходят в землю, из которой взяты; таинственная смерть есть состояние бесстрастия и святости. Она дости­гается, во-первых, постоянным «воплением» молитвы «господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного»: «Край­не сказати, как дышиши всего во всякое время, вопи сию молитву, и будет душа твоя равноангельна, ибо тогда сойдет для беседы с молящимися в его душу сам Иисус Христос, освятит сердце и сделает его неприкосновенным для всякой нечистоты»; «Сей молитвой ум херувимский получиши... аки бритвей острой из ума все помыслы исчйстиши... благодать святого духа получиши... дел гре­ховных, слов, помыслов освободишися, в конце открове­ний дивных сподобишися и бога в сердце своем увидиши». Этот первый способ магического характера был, од­нако, доступен для всех; и Радаев спешит оговориться, что хотя через молитву Иисусову человек может таин­ственно умереть и таинственно воскреснуть, но это еще не окончательная духовная смерть, а лишь временная. Совершенная, подлинная таинственная смерть, «смерть о Христе», заключается в полном самоотвержении и в пол­ном отречении от всего земного и небесного. «Кто хощет истинно, свято пожити, - проповедовал Радаев,- тому должно забыть о себе и отнюдь ничего не бояться, крайнее беспопечение имети во всем, единой воли божией желати, в каком бы виде она на тебя ни исполнилась, покоем ли, великим ли страданием. Крайнее отвержение сие есть: обнажиться мне должно всего товарного, земного и обнажиться богатства, славы, честей и прочего - всего земного, естественного, обнажиться разума, памяти, же­лания, воли, приобретенного просвещения, всей собствен­ности своей, всего самолюбия; добродетельных упражне­ний обнажиться, всех уставов и правил, но только следо­вать вождению духа святого». Когда «отвернувшийся себя» этим образом человек «почувствует в себе дух бо­жий, он не подлежит греху, он безгрешен, ему не нужно исполнять заповедки, обязательные для других, ибо пра­веднику закон не лежит».
Таким образом, по существу, весь этот проникнутый якобы превыспренним мистицизмом «путь смерти и воск-кресения во Христе» был не чем иным, как оправданием самого крайнего индивидуализма, доходящего до эго­центризма, дозволенного и даже рекомендуемого «Христам» и «пророкам». Практическое применение нового учения самим Радаевым свелось к самой беззастенчивой эксплуатации им в свою пользу не только материальных средств хлыстов, но также и их жен и дочерей. В пророке и в Христе - все от духа; поэтому рядовой хлыст должен беспрекословно исполнять все требования «духовно воск­ресшего»: «иди с ним, куда он пошлет, и велит что сде­лать, делай без размышления; что потребует от твоей собственности - без сожаления подавай»... «У мужа бе­рут жену, а мужа сводят с другой, если захочет лишить целомудрия девушку или чести вдову, - и это от духа»: беречь в этом случае целомудрие есть «крайнее безумие», напротив, избраннице «воскресшего» надо «волю давать духу действовати, - лучше дух сделает что самое негод­ное, нежели мы самое хорошее... С которой, по-видимо­му, я хуже поступлю, та лучше устоит, потому что я за нее бога молити буду»; те, кто себя бережет, хотят быть умнее бога и делают «убыток душам своим». По-видимо­му, Радаев умел действовать на своих последователей и последовательниц внушением, но он не брезговал и шар­латанством, похваляясь своим якобы пророческим даром и даром исцеления. В Арзамасской общине он был ца­рем и богом; «царствование» его окончилось отдачей его под суд, причем следствие установило, что он жил одно­временно с 13 женщинами. В 1856 г. следствие о Радаеве закончилось заключением его в тюрьму, а затем и ссыл­кой, в которой он и умер.
После Радаева, в 60-х годах XIX в., для хлыстовщины наступил поворотный пункт. Эмансипация выдвинула но­вые задачи и новые идеи, и для старых форм сектантства почва стала уже неблагодарной. Поэтому хлыстовщина быстро теряет прежнее значение. Многие «корабли» на юге перешли в молоканство; секта раздробилась на мно­жество разновидностей (скакуны, прыгуны, купидоны и др.), ставших уделом не широкой народной массы, как это было в XVIII в., но узких кружков экзальтированных людей, склонных к мистицизму и самобичеванию. Сохра­нившие свое прежнее название хлыстовские организации держались в 90-х годах XIX в. и в начале XX в. преиму­щественно в Тамбовской и Саратовской губерниях и на Северном Кавказе. Все это были уже типично кулацкие организации; кормщиками «кораблей», как и раньше, яв­ляются хозяева, участниками - их родные и батраки. Центр тяжести сохраняется в радениях, но, следуя заве­там Копылова, хлысты не брезговали и Библией; в ряде «кораблей» дозволили и брак. В этой видоизмененной форме хлыстовщина окончательно стала орудием эксплу­атации, пошла по тому пути, какой неминуемо должен был стать ее уделом при ее пассивном характере. С са­мого начала она звала не к борьбе со злом, а к уходу от зла в область самозабвения и самогипноза; тем самым она заставляла рядового и мелкого крестьянина, попадав­шего в ее сети, складывать руки перед лицом беззастен­чивой эксплуатации, было ли это в деревне или в городе. Хлыстовщина, подобно эсхатологической реформации, вполне оправдывала ожидание тех политиков и религи­озных мыслителей, которые ценят религию постольку, поскольку она дает бедным небо, а богатым - землю, манит призраками блаженства тех, кто живет без забот и осыпан благами, строит обездоленным воздушные зам­ки, а счастливым - замки из мрамора.
ДУХОБОРЧЕСТВО И МОЛОКАНСТВО
К последней четверти XVII в. относится начало двух других крупных течений сектантства, возникших в кре­стьянской среде, - духоборчества и молоканства. Подоб­но хлыстовщине, эти секты также очень рано расшири­ли свою базу за пределы чисто крестьянской среды; но в отличие от хлыстовщины эти секты имели весьма актив­ный характер. Они не складывали рук перед тяжелой действительностью и пытались ее перестроить, по край­ней мере для себя, стремясь возродить «божию правду», извращенную в мире. В этом отношении духоборцы и мо­локане аналогичны немецким полукоммунистическим сек­там XIV-XVI вв. и английским левеллерам и копате­лям XVII в.
Секты «духовных христиан», как называли себя и те и другие, сформировались в последней четверти XVIII в. Духоборцы появились в Екатеринославской губернии, среди казачьего населения, которое в царствование Ека­терины было до крайности стеснено и разорено раздача­ми украинских казачьих земель помещикам; молокане одновременно с ними дали о себе знать в Тамбовской гу­бернии - отчасти среди крестьян, отчасти среди мелкого городского мещанства и ремесленничества. Между той и другой сектой много общего, и вначале власти духовные и светские их путали; однако между ними есть и разли­чия, которые объясняются не совсем одинаковым соци­альным составом и различными условиями их быта.
Секты молокан (так последних прозвали впоследст­вии православные за то, что сектанты пили в пост мо­локо) и духоборцев упираются в своих истоках в хлы­стовскую эсхатологию XVIII в. Историю их происхожде­ния мы можем проследить до 50-х годов XVIII в.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135