Переместил же он их
срамные части, установив тем самым оплодотворение женщин мужчинами, для
того чтобы при совокуплении мужчины с женщиной рождались дети и продолжался
род, а когда мужчина сойдется с мужчиной - достигалось все же
удовлетворение от соития, после чего они могли бы передохнуть, взяться за
дела и позаботиться о других своих нуждах. Вот с каких давних пор
свойственно людям любовное влечение друг к другу, которое, соединяя прежние
половины, пытается сделать из двух одно и тем самым исцелить человеческую
природу.
Итак, каждый из нас половинка человека, рассеченного на две камбалоподобные
части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину. Мужчины,
представляющие собой одну из частей того двуполого прежде существа, которое
называлось андрогином, охочи до женщин, и блудодеи в большинстве своем
принадлежат именно к этой породе, а женщины такого происхождения падки до
мужчин и распутны. Женщины же, представляющие собой половинку прежней
женщины, к мужчинам не очень расположены, их больше привлекают женщины, и
лесбиянки принадлежат именно к этой породе. Зато мужчин, представляющих
собой половинку прежнего мужчины, влечет ко всему мужскому: уже в детстве,
будучи дольками существа мужского пола, они любят мужчин, и им нравится
лежать и обниматься с мужчинами. Это самые лучшие из мальчиков и из юношей,
ибо они от природы самые мужественные. Некоторые, правда, называют их
бесстыдными, но это заблуждение: ведут они себя так не по своему
бесстыдству, а по своей смелости, мужественности и храбрости, из
пристрастия к собственному подобию. Тому есть убедительное доказательство:
в зрелые годы только такие мужчины обращаются к государственной
деятельности. Возмужав, они любят мальчиков, и у них нет природной
склонности к деторождению и браку; к тому и другому их принуждает обычай, а
сами они вполне довольствовались бы сожительством друг с другом без жен.
Питая всегда пристрастие к родственному, такой человек непременно
становится любителем юношей и другом влюбленных в него.
Когда кому-либо, будь то любитель юношей или всякий другой, случается
встретить как раз свою половину, обоих охватывает такое удивительное
чувство привязанности, близости и любви, что они поистине не хотят
разлучаться даже на короткое время. И люди, которые проводят вместе всю
жизнь, не могут даже сказать, чего они, собственно хотят друг от друга.
Ведь нельзя же утверждать, что только ради удовлетворения похоти столь
ревностно стремятся они быть вместе. Ясно, что душа каждого хочет чего-то
другого; чего именно, она не может сказать и лишь догадывается о своих
желаниях, лишь туманно намекает на них. И если бы перед ними, когда они
лежат вместе, предстал Гефест со своими орудиями и спросил их: "Чего же,
люди, вы хотите один от другого?" - а потом, видя, что им трудно ответить,
спросил их снова: "Может быть вы хотите как можно дольше быть вместе и не
разлучаться друг с другом ни днем, ни ночью? Если ваше желание именно
таково, я готов сплавить вас и срастить воедино, и тогда из двух человек
станет один, и, покуда вы живы, вы будете жить одной общей жизнью, а когда
вы умрете, в Аиде будет один мертвец вместо двух, ибо умрете вы общей
смертью. Подумайте только, этого ли вы жаждете и будете ли вы довольны,
если достигнете этого?" - случись так, мы уверены, что каждый не только не
отказался бы от подобного предложения и не выразил никакого другого
желания, но счел бы, что услыхал именно то, о чем давно мечтал, одержимый
стремлением слиться и сплавиться с возлюбленным в единое существо. Причина
этому так, что такова была изначальная наша природа и мы составляли нечто
целостное.
Таким образом, любовью называется жажда целостности и стремление к ней.
Прежде, повторяю, мы были чем-то единым, а теперь, из-за нашей
несправедливости, мы поселены богом порознь, как аркадцы лакедемонянами.
Существует, значит, опасность, что, если мы не будем почтительны к богам,
нас рассекут еще раз, и тогда мы уподобимся не то выпуклым надгробным
изображениям, которые как бы распилены вдоль носа, не то значкам взаимного
гостеприимства. Поэтому каждый должен учить каждого почтению к богам, чтобы
нас не постигла эта беда и чтобы нашим уделом была целостность, к которой
нас ведет и указывает нам дорогу Эрот. Не следует поступать наперекор
Эроту: поступает наперекор ему лишь тот, кто враждебен богам. Наоборот,
помирившись и подружившись с этим богом, мы встретим и найдем в тех, кого
любим, свою половину, что теперь мало кому удается. Пусть Эриксимах не
вышучивает мою речь, думая, что я мечу в Агафона и Павсания. Может быть, и
они принадлежат к этим немногим и природа у них обоих мужская. Но я имею в
виду вообще всех мужчин и всех женщин и хочу сказать, что наш род достигнет
блаженства тогда, когда мы вполне удовлетворим Эрота и каждый найдет
соответствующий себе предмет любви, чтобы вернуться к своей первоначальной
природе. Но если это вообще самое лучшее, значит, из всего, что есть
сейчас, наилучшим нужно признать то, что ближе всего к самому лучшему:
встретить предмет любви, который тебе сродни. И следовательно, если мы
хотим прославить бога, дарующего нам это благо, мы должны славить Эрота:
мало того что Эрот и теперь приносит величайшую пользу, направляя нас к
тому, кто близок нам и сродни, он сулит нам, если только мы будем чтить
богов, прекрасное будущее, ибо сделает нас тогда счастливыми и блаженными,
исцелив и вернув нас к нашей изначальной природе.
Такова, Эриксимах, - заключил он, - моя речь об Эроте, она совсем не похожа
на твою. Еще раз прошу тебя, не вышучивай ее и дай нам послушать, что
скажут остальные, вернее, двое оставшихся - Агафон и Сократ.
- Согласен, - сказал Эриксимах, - тем более что речь твоя была мне приятна.
Не знай я, что и Сократ и Агафон великие знатоки любви, я бы очень боялся
сейчас, что им нечего будет добавить, ибо многое и о самом разном уже
сказано. А так я спокоен.
- Еще бы, - ответил ему Сократ, - ведь ты-то, Эриксимах, состязался на
славу. А очутись ты в том положении, в каком я нахожусь или, вернее,
окажусь, когда и Агафон произнесет свою речь, тебе было бы очень боязно, и
ты чувствовал бы себя в точности так же, как я себя чувствую.
- Ты хочешь, Сократ, - сказал Агафон, - одурманить меня, чтобы я сбился от
одной мысли, что эти зрители ждут от меня невесть какой прекрасной речи.
- У меня была бы очень скверная память, Агафон, - отвечал Сократ, - если бы
я, видевший, как храбро и важно всходил ты с актерами на подмостки и перед
исполнением сочиненных тобой же речей глядел в глаза тысячам зрителей без
малейшего страха, мог подумать, что ты растеряешься перед небольшим нашим
кружком.
- Неужели, Сократ, - сказал Агафон, - я, по-твоему, так упоен театром, что
не понимаю, насколько для человека мало-мальски здравомыслящего несколько
умных людей страшнее многих невежд?
- Нет, Агафон, - отвечал Сократ, - это было бы нехорошо с моей стороны,
если бы я был о тебе такого нелепого мнения. Я не сомневаюсь, что, окажись
ты в обществе тех, кто, по-твоему, действительно умен, ты считался бы с
ними больше, чем с большинством. Но мы-то, боюсь я, к ним не относимся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256
срамные части, установив тем самым оплодотворение женщин мужчинами, для
того чтобы при совокуплении мужчины с женщиной рождались дети и продолжался
род, а когда мужчина сойдется с мужчиной - достигалось все же
удовлетворение от соития, после чего они могли бы передохнуть, взяться за
дела и позаботиться о других своих нуждах. Вот с каких давних пор
свойственно людям любовное влечение друг к другу, которое, соединяя прежние
половины, пытается сделать из двух одно и тем самым исцелить человеческую
природу.
Итак, каждый из нас половинка человека, рассеченного на две камбалоподобные
части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину. Мужчины,
представляющие собой одну из частей того двуполого прежде существа, которое
называлось андрогином, охочи до женщин, и блудодеи в большинстве своем
принадлежат именно к этой породе, а женщины такого происхождения падки до
мужчин и распутны. Женщины же, представляющие собой половинку прежней
женщины, к мужчинам не очень расположены, их больше привлекают женщины, и
лесбиянки принадлежат именно к этой породе. Зато мужчин, представляющих
собой половинку прежнего мужчины, влечет ко всему мужскому: уже в детстве,
будучи дольками существа мужского пола, они любят мужчин, и им нравится
лежать и обниматься с мужчинами. Это самые лучшие из мальчиков и из юношей,
ибо они от природы самые мужественные. Некоторые, правда, называют их
бесстыдными, но это заблуждение: ведут они себя так не по своему
бесстыдству, а по своей смелости, мужественности и храбрости, из
пристрастия к собственному подобию. Тому есть убедительное доказательство:
в зрелые годы только такие мужчины обращаются к государственной
деятельности. Возмужав, они любят мальчиков, и у них нет природной
склонности к деторождению и браку; к тому и другому их принуждает обычай, а
сами они вполне довольствовались бы сожительством друг с другом без жен.
Питая всегда пристрастие к родственному, такой человек непременно
становится любителем юношей и другом влюбленных в него.
Когда кому-либо, будь то любитель юношей или всякий другой, случается
встретить как раз свою половину, обоих охватывает такое удивительное
чувство привязанности, близости и любви, что они поистине не хотят
разлучаться даже на короткое время. И люди, которые проводят вместе всю
жизнь, не могут даже сказать, чего они, собственно хотят друг от друга.
Ведь нельзя же утверждать, что только ради удовлетворения похоти столь
ревностно стремятся они быть вместе. Ясно, что душа каждого хочет чего-то
другого; чего именно, она не может сказать и лишь догадывается о своих
желаниях, лишь туманно намекает на них. И если бы перед ними, когда они
лежат вместе, предстал Гефест со своими орудиями и спросил их: "Чего же,
люди, вы хотите один от другого?" - а потом, видя, что им трудно ответить,
спросил их снова: "Может быть вы хотите как можно дольше быть вместе и не
разлучаться друг с другом ни днем, ни ночью? Если ваше желание именно
таково, я готов сплавить вас и срастить воедино, и тогда из двух человек
станет один, и, покуда вы живы, вы будете жить одной общей жизнью, а когда
вы умрете, в Аиде будет один мертвец вместо двух, ибо умрете вы общей
смертью. Подумайте только, этого ли вы жаждете и будете ли вы довольны,
если достигнете этого?" - случись так, мы уверены, что каждый не только не
отказался бы от подобного предложения и не выразил никакого другого
желания, но счел бы, что услыхал именно то, о чем давно мечтал, одержимый
стремлением слиться и сплавиться с возлюбленным в единое существо. Причина
этому так, что такова была изначальная наша природа и мы составляли нечто
целостное.
Таким образом, любовью называется жажда целостности и стремление к ней.
Прежде, повторяю, мы были чем-то единым, а теперь, из-за нашей
несправедливости, мы поселены богом порознь, как аркадцы лакедемонянами.
Существует, значит, опасность, что, если мы не будем почтительны к богам,
нас рассекут еще раз, и тогда мы уподобимся не то выпуклым надгробным
изображениям, которые как бы распилены вдоль носа, не то значкам взаимного
гостеприимства. Поэтому каждый должен учить каждого почтению к богам, чтобы
нас не постигла эта беда и чтобы нашим уделом была целостность, к которой
нас ведет и указывает нам дорогу Эрот. Не следует поступать наперекор
Эроту: поступает наперекор ему лишь тот, кто враждебен богам. Наоборот,
помирившись и подружившись с этим богом, мы встретим и найдем в тех, кого
любим, свою половину, что теперь мало кому удается. Пусть Эриксимах не
вышучивает мою речь, думая, что я мечу в Агафона и Павсания. Может быть, и
они принадлежат к этим немногим и природа у них обоих мужская. Но я имею в
виду вообще всех мужчин и всех женщин и хочу сказать, что наш род достигнет
блаженства тогда, когда мы вполне удовлетворим Эрота и каждый найдет
соответствующий себе предмет любви, чтобы вернуться к своей первоначальной
природе. Но если это вообще самое лучшее, значит, из всего, что есть
сейчас, наилучшим нужно признать то, что ближе всего к самому лучшему:
встретить предмет любви, который тебе сродни. И следовательно, если мы
хотим прославить бога, дарующего нам это благо, мы должны славить Эрота:
мало того что Эрот и теперь приносит величайшую пользу, направляя нас к
тому, кто близок нам и сродни, он сулит нам, если только мы будем чтить
богов, прекрасное будущее, ибо сделает нас тогда счастливыми и блаженными,
исцелив и вернув нас к нашей изначальной природе.
Такова, Эриксимах, - заключил он, - моя речь об Эроте, она совсем не похожа
на твою. Еще раз прошу тебя, не вышучивай ее и дай нам послушать, что
скажут остальные, вернее, двое оставшихся - Агафон и Сократ.
- Согласен, - сказал Эриксимах, - тем более что речь твоя была мне приятна.
Не знай я, что и Сократ и Агафон великие знатоки любви, я бы очень боялся
сейчас, что им нечего будет добавить, ибо многое и о самом разном уже
сказано. А так я спокоен.
- Еще бы, - ответил ему Сократ, - ведь ты-то, Эриксимах, состязался на
славу. А очутись ты в том положении, в каком я нахожусь или, вернее,
окажусь, когда и Агафон произнесет свою речь, тебе было бы очень боязно, и
ты чувствовал бы себя в точности так же, как я себя чувствую.
- Ты хочешь, Сократ, - сказал Агафон, - одурманить меня, чтобы я сбился от
одной мысли, что эти зрители ждут от меня невесть какой прекрасной речи.
- У меня была бы очень скверная память, Агафон, - отвечал Сократ, - если бы
я, видевший, как храбро и важно всходил ты с актерами на подмостки и перед
исполнением сочиненных тобой же речей глядел в глаза тысячам зрителей без
малейшего страха, мог подумать, что ты растеряешься перед небольшим нашим
кружком.
- Неужели, Сократ, - сказал Агафон, - я, по-твоему, так упоен театром, что
не понимаю, насколько для человека мало-мальски здравомыслящего несколько
умных людей страшнее многих невежд?
- Нет, Агафон, - отвечал Сократ, - это было бы нехорошо с моей стороны,
если бы я был о тебе такого нелепого мнения. Я не сомневаюсь, что, окажись
ты в обществе тех, кто, по-твоему, действительно умен, ты считался бы с
ними больше, чем с большинством. Но мы-то, боюсь я, к ним не относимся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256