- К тебе, Протагор, мы пришли, я и вот он, Гиппократ.
- Как же вам угодно, - сказал он, - разговаривать со мною: наедине или при
других?
- Для нас, - отвечал я, - тут нет разницы, а тебе самому будет видно, когда
выслушаешь, ради чего мы пришли.
-Ради чего же, - спросил Протагор, - вы пришли?
- Этот вот юноша - Гиппократ, здешний житель, сын Аполлодора, из славного и
состоятельного дома; да и по своим природным задаткам он не уступит, мне
кажется, любому из своих сверстников. По-моему, он стремится стать
человеком выдающимся в нашем городе, а это, как он полагает, всего скорее
осуществится, если он сблизится с тобою. Вот ты и решай: надо ли,
по-твоему, разговаривать с нами об этом наедине или при других.
- Ты правильно делаешь, Сократ, что соблюдаешь осторожность, говоря со мной
об этом, - сказал Протагор. Чужеземцу, который, приезжая в большие города,
убеждает там лучших из юношей, чтобы они, забросив всех - и родных и чужих,
и старших и младших, - проводили время с ним, чтобы благодаря этому стать
лучше, нужно быть осторожным в таком деле, потому что из-за этого возникает
немало зависти, неприязни и всяких наветов.
Хотя я и утверждаю, что софистическое искусство очень древнее, однако мужи,
владевшие им в стародавние времена, опасаясь враждебности, которую оно
вызывало, всячески скрывали его: одним служила прикрытием поэзия, как
Гомеру, Гесиоду и Симониду, другим - таинства и прорицания, как ученикам
Орфея и Мусея, а некоторым, я знаю, даже гимнастика, как, например, Икку
тарентинцу и одному из первых софистов нашего времени, селимбрийцу
Геродику, уроженцу Мегар; музыку же сделал прикрытием ваш Агафокл, великий
софист, и Пифоклид Кеосский, и многие другие. Все они, как я говорю,
опасаясь зависти, прикрывались этими искусствами.
Я же со всеми ними в этом не схож, ибо думаю, что они вовсе не достигли
желаемой цели и не укрылись от тех, кто имеет в городах власть, а только от
них и применяются эти прикрытия. Толпа ведь, попросту говоря, ничего не
понимает, и что те затянут, тому и подпевает. А пускаться в бегство, не
имея сил убежать, - это значит только изобличить самого себя: глупо даже
пытаться, у людей это непременно вызовет еще большую неприязнь, так как они
подумают, что такой человек помимо всего еще и коварен.
Вот я и пошел противоположным путем: признаю, что я софист и воспитываю
людей, и думаю, что эта предосторожность лучше той: признаваться лучше, чем
запираться. Я принял еще и другие предосторожности, так что - в добрый час
молвить! - хоть я и признаю себя софистом, ничего ужасного со мной с не
случилось. А занимаюсь я этим делом уже много лет, да и всех-то моих лет
уже очень много: нет ни одного из вас, кому я по возрасту не годился бы в
отцы. Итак, мне гораздо приятнее, чтобы вы, если чего хотите, говорили об
этом перед всеми присутствующими.
А я подметил, что он хотел показать себя и Продику, и Гиппию и порисоваться
перед ними, - дескать, мы пришли к нему как поклонники, и говорю ему:
- А что, не позвать ли нам Продика и Гиппия и тех, кто с ними, чтобы они
слышали нас?
- Конечно, - сказал Протагор.
- Хотите, - сказал Каллий, - устроим общее обсуждение, чтобы вы могли
беседовать сидя?
Это всем показалось дельным, и мы, радуясь, что послушаем мудрых людей,
сами взялись за скамьи и кровати и расставили их около Гиппия, так как там
уже и прежде стояли скамьи. В это время пришли Критий и Алкивиад, ведя
Продика, которого они подняли с постели, и всех тех, кто был с Продиком.
Когда мы все уселись, Протагор начал:
- Теперь, Сократ, повтори в их присутствии то, что ты сейчас говорил мне об
этом юноше. - Я начну, Протагор, с того же, что и тогда, - с того, ради
чего я пришел. Вот Гиппократ - он н у индивидуумов жаждет проводить с тобою
время; и он говорит, что хотел бы узнать, какая для него будет из общения с
тобой польза. Вот и все.
- Юноша, - подхватил Протагор, - вот какая польза будет тебе от общения со
мной: в тот же день, как со мной сойдешься, ты уйдешь домой, ставши лучше,
и завтра то же самое; и каждый день будешь ты получать что-нибудь, от чего
станешь еще совершеннее.
Я, услыхав это, сказал:
- В том, Протагор, нет ничего удивительного: вероятно, и ты - хоть ты и
пожилой человек и такой мудрец - тоже стал бы лучше, если бы тебя
кто-нибудь научил тому, что тебе не довелось раньше знать. Но дело не в
этом. Положим, тот же самый Гиппократ вдруг переменил решение и пожелал
познакомиться с тем юношей, который недавно сюда переселился, с гераклейцем
Зевксиппом , и, придя к нему, как вот теперь к тебе, услышал от него то же
самое, что и от тебя,- что, общаясь с ним, Гиппократ каждый день будет
становиться лучше и совершеннее; так вот, если бы он его спросил: "В чем,
по-твоему, я буду лучше и совершеннее?" - Зевксипп ответил бы ему, что в
живописи. И если бы, сойдясь с фиванцем Орфагором и услышав от него то же
самое, что от тебя, Гиппократ спросил его, в каком отношении будет он
каждый день становиться лучше, общаясь с ним, тот ответил бы, что в игре на
флейте. Так вот и ты ответь юноше и мне на мой вопрос: Гиппократ, сойдясь с
Протагором, в тот самый день, как сойдется, уйдет от него, сделавшись
лучше, и каждый следующий день будет становиться в чем-то еще совершеннее,
но в чем же именно, Протагор?
Протагор, услышав это от меня, сказал:
- Ты, Сократ, прекрасно спрашиваешь, а тем, кто хорошо спрашивает, мне и
отвечать приятно. Когда Гиппократ придет ко мне, я не сделаю с ним того,
что сделал бы кто-нибудь другой из софистов: ведь те просто терзают юношей,
так как против воли заставляют их, убежавших от упражнений в науках,
заниматься этими упражнениями, уча их вычислениям, астрономии, геометрии,
музыке (тут Протагор взглянул на Гиппия), а тот, кто приходит ко мне,
научится только тому, для чего пришел. Наука же эта - смышленость в
домашних делах, уменье наилучшим образом управлять своим домом, а также в
делах общественных: благодаря ей можно стать всех сильнее и в поступках, и
в речах, касающихся государства.
- Верно ли я понимаю твои слова? - спросил я. - Мне кажется, ты имеешь в
виду искусство государственного управления и обещаешь делать людей хорошими
гражданами.
- Об этом как раз я и объявляю во всеуслышание, Сократ.
- Прекрасным же владеешь ты искусством, если только владеешь: ведь в
разговоре с тобой я не должен говорить того, что не думаю. Я полагал,
Протагор, что этому искусству нельзя научиться, но, раз ты говоришь, что
можно, не знаю, как не верить. Однако я вправе сказать, почему я считаю,
что этому искусству нельзя научиться и что люди не могут передать его
людям.
Я, как и прочие эллины, признаю афинян мудрыми. И вот я вижу, что когда
соберемся мы в Народном собрании, то, если городу нужно что-нибудь делать
по части строений, мы призываем в советники по делам строительства зодчих,
если же по корабельной части, то корабельщиков, и так во всем том, чему, по
мнению афинян, можно учиться и учить; с если же станет им советовать
кто-нибудь другой, кого они не считают мастером, то, будь он хоть красавец,
богач и знатного рода, его совета все-таки не слушают, но поднимают смех и
шум, пока либо он сам не оставит своих попыток говорить и не отступится,
ошеломленный, либо стража не стащит и не вытолкает его вон по приказу
пританов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256