Оттуда я
пошел к другому, из тех, которые кажутся мудрее, чем тот, и увидал то же
самое; и с тех пор возненавидели меня и сам он, и многие другие.
Ну и после этого стал я уже ходить по порядку. Замечал я, что делаюсь
ненавистным, огорчался этим и боялся этого, но в то же время мне казалось,
что слова бога необходимо ставить выше всего. Итак, чтобы понять, что
означает изречение бога, мне казалось необходимым пойти ко всем, которые
слывут знающими что- либо. И, клянусь собакой, о мужи афиняне, уж вам-то я
должен говорить правду, что я поистине испытал нечто в таком роде: те, что
пользуются самою большою славой, показались мне, когда я исследовал дело по
указанию бога, чуть ли не самыми бедными разумом, а другие, те, что
считаются похуже, - более им одаренными. Но нужно мне рассказать вам о том,
как я странствовал, точно я труд какой-то нес, и все это для того только,
чтобы прорицание оказалось неопровергнутым. После государственных людей
ходил я к поэтам, и к трагическим, и к дифирамбическим, и ко всем прочим,
чтобы на месте уличить себя в том, что я невежественнее, чем они. Брал я те
из их произведений, которые, как мне казалось, всего тщательнее ими
отработаны, и спрашивал у них, что именно они хотели сказать, чтобы,
кстати, и научиться от них кое-чему. Стыдно мне, о мужи, сказать вам
правду, а сказать все-таки следует. Ну да, одним словом, чуть ли не все
присутствовавшие лучше могли бы объяснить то, что сделано этими поэтами,
чем они сами. Таким образом, и относительно поэтов вот что я узнал в
короткое время: не мудростью могут они творить то, что они творят, а
какою-то прирожденною способностью и в исступлении, подобно гадателям и
прорицателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем не знают
того, о чем говорят . Нечто подобное, как мне показалось, испытывают и
поэты; и в то же время я заметил, что вследствие своего поэтического
дарования они считали себя мудрейшими из людей и в остальных отношениях,
чего на деле не было. Ушел я и оттуда, думая, что превосхожу их тем же
самым, чем и государственных людей.
Под конец уж пошел я к ремесленникам. Про себя я знал, что я попросту
ничего не знаю, ну а уж про этих мне было известно, что я найду их знающими
много хорошего. И в этом я не ошибся: в самом деле, они знали то, чего я не
знал, и этим были мудрее меня. Но, о мужи афиняне, мне показалось, что они
грешили тем же, чем и поэты: оттого, что они хорошо владели искусством,
каждый считал себя самым мудрым также и относительно прочего, самого
важного, и эта ошибка заслоняла собою ту мудрость, какая у них была; так
что, возвращаясь к изречению, я спрашивал сам себя, что бы я для себя
предпочел, оставаться ли мне так, как есть, не будущий ни мудрым их
мудростью, ни невежественным их невежеством, или, как они, быть и тем и
другим. И я отвечал самому себе и оракулу, что для меня выгоднее оставаться
как есть.
Вот от этого самого исследования, о мужи афиняне, с одной стороны, многие
меня возненавидели, притом как нельзя сильнее и глубже, отчего произошло и
множество клевет, а с другой стороны, начали мне давать это название
мудреца, потому что присутствующие каждый раз думают, что сам я мудр в том,
относительно чего я отрицаю мудрость другого. А на самом деле, о мужи,
мудрым-то оказывается бог, и этим изречением он желает сказать, что
человеческая мудрость стоит немногого или вовсе ничего не стоит, и,
кажется, при этом он не имеет в виду именно Сократа, а пользуется моим
именем для примера, все равно как если бы он говорил, что из вас, о люди,
мудрейший тот, кто, подобно Сократу, знает, что ничего-то по правде не
стоит его мудрость. Ну и что меня касается, то я и теперь, обходя разные
места, выискиваю и допытываюсь по слову бога, не покажется ли мне
кто-нибудь из граждан или чужеземцев мудрым, и, как только мне это не
кажется, спешу поддержать бога и показываю этому человеку, что он не мудр.
И благодаря этой работе не было у меня досуга сделать что-нибудь достойное
упоминания ни для города, ни для домашнего дела, но через эту службу богу
пребываю я в крайней бедности.
Кроме того, следующие за мною по собственному почину молодые люди, у
которых всего больше досуга, сыновья самых богатых граждан, рады бывают
послушать, как я испытываю людей, и часто подражают мне сами, принимаясь
пытать других; ну и я полагаю, что они находят многое множество таких,
которые думают, что они что-то знают, а на деле ничего не знают или знают
одни пустяки. От этого те, кого они испытывают, сердятся не на самих себя,
а на меня и говорят, что есть какой-то Сократ, негоднейший человек, который
развращает молодых людей. А когда спросят их, что он делает и чему он учит,
то они не знают, что сказать, но, чтобы скрыть свое затруднение, говорят
то, что вообще принято говорить обо всех любителях мудрости: он-де
занимается тем, что в небесах и под землею, богов не признает, ложь выдает
за истину. А сказать правду, думаю, им не очень-то хочется, потому что
тогда оказалось бы, что они только делают вид, будто что-то знают, а на
деле ничего не знают. Ну а так как они, думается мне, честолюбивы,
могущественны и многочисленны и говорят обо мне согласно и убедительно, то
и переполнили ваши уши, клевеща на меня издавна и громко. От этого
обрушились на меня и Мелет, и Анит, и Ликон: Мелет, негодуя за поэтов, Анит
- за ремесленников, а Ликон - за риторов. Так что я удивился бы, как
говорил вначале, если бы оказался способным опровергнуть перед вами в столь
малое время столь великую клевету. Вот вам, о мужи афиняне, правда, как она
есть, и говорю я вам без утайки, не умалчивая ни о важном, ни о пустяках.
Хотя я, может быть, и знаю, что через это становлюсь ненавистным, но это и
служит доказательством, что я сказал правду и что в этом-то и состоит
клевета на меня и таковы именно ее причины. И когда бы вы ни стали
исследовать это дело, теперь или потом, всегда вы найдете, что это так.
Итак, что касается первых моих обвинителей, этой моей защиты будет
обвинителей достаточно; а теперь я постараюсь защищаться против Мелета,
любящего, как он говорит, наш город, и против остальных обвинителей.
Опять-таки, конечно, примем их обвинение за формальную присягу других
обвинителей. Кажется, так: Сократ, говорят они, преступает закон тем, что
развращает молодых людей и богов, которых признает город, не при- с знает,
а признает другие, новые божественные знамения. Таково именно обвинение;
рассмотрим же каждое слово этого обвинения отдельно. Мелет говорит, что я
преступаю закон, развращая молодых людей, а я, о мужи афиняне, утверждаю,
что преступает закон Мелет, потому что он шутит важными вещами и
легкомысленно призывает людей на суд, делая вид, что он заботится и
печалится о вещах, до которых ему никогда не было никакого дела; а что оно
так, я постараюсь показать это и вам.
- Ну вот, Мелет, скажи-ка ты мне: неправда ли, для тебя очень важно, чтобы
молодые люди были как можно лучше?
- Конечно.
- В таком случае скажи-ка ты вот этим людям, кто именно делает их лучшими?
Очевидно, ты знаешь, коли заботишься об этом. Развратителя ты нашел, как
говоришь: привел сюда меня и обвиняешь; а назови-ка теперь того, кто делает
их лучшими, напомни им, кто это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256
пошел к другому, из тех, которые кажутся мудрее, чем тот, и увидал то же
самое; и с тех пор возненавидели меня и сам он, и многие другие.
Ну и после этого стал я уже ходить по порядку. Замечал я, что делаюсь
ненавистным, огорчался этим и боялся этого, но в то же время мне казалось,
что слова бога необходимо ставить выше всего. Итак, чтобы понять, что
означает изречение бога, мне казалось необходимым пойти ко всем, которые
слывут знающими что- либо. И, клянусь собакой, о мужи афиняне, уж вам-то я
должен говорить правду, что я поистине испытал нечто в таком роде: те, что
пользуются самою большою славой, показались мне, когда я исследовал дело по
указанию бога, чуть ли не самыми бедными разумом, а другие, те, что
считаются похуже, - более им одаренными. Но нужно мне рассказать вам о том,
как я странствовал, точно я труд какой-то нес, и все это для того только,
чтобы прорицание оказалось неопровергнутым. После государственных людей
ходил я к поэтам, и к трагическим, и к дифирамбическим, и ко всем прочим,
чтобы на месте уличить себя в том, что я невежественнее, чем они. Брал я те
из их произведений, которые, как мне казалось, всего тщательнее ими
отработаны, и спрашивал у них, что именно они хотели сказать, чтобы,
кстати, и научиться от них кое-чему. Стыдно мне, о мужи, сказать вам
правду, а сказать все-таки следует. Ну да, одним словом, чуть ли не все
присутствовавшие лучше могли бы объяснить то, что сделано этими поэтами,
чем они сами. Таким образом, и относительно поэтов вот что я узнал в
короткое время: не мудростью могут они творить то, что они творят, а
какою-то прирожденною способностью и в исступлении, подобно гадателям и
прорицателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем не знают
того, о чем говорят . Нечто подобное, как мне показалось, испытывают и
поэты; и в то же время я заметил, что вследствие своего поэтического
дарования они считали себя мудрейшими из людей и в остальных отношениях,
чего на деле не было. Ушел я и оттуда, думая, что превосхожу их тем же
самым, чем и государственных людей.
Под конец уж пошел я к ремесленникам. Про себя я знал, что я попросту
ничего не знаю, ну а уж про этих мне было известно, что я найду их знающими
много хорошего. И в этом я не ошибся: в самом деле, они знали то, чего я не
знал, и этим были мудрее меня. Но, о мужи афиняне, мне показалось, что они
грешили тем же, чем и поэты: оттого, что они хорошо владели искусством,
каждый считал себя самым мудрым также и относительно прочего, самого
важного, и эта ошибка заслоняла собою ту мудрость, какая у них была; так
что, возвращаясь к изречению, я спрашивал сам себя, что бы я для себя
предпочел, оставаться ли мне так, как есть, не будущий ни мудрым их
мудростью, ни невежественным их невежеством, или, как они, быть и тем и
другим. И я отвечал самому себе и оракулу, что для меня выгоднее оставаться
как есть.
Вот от этого самого исследования, о мужи афиняне, с одной стороны, многие
меня возненавидели, притом как нельзя сильнее и глубже, отчего произошло и
множество клевет, а с другой стороны, начали мне давать это название
мудреца, потому что присутствующие каждый раз думают, что сам я мудр в том,
относительно чего я отрицаю мудрость другого. А на самом деле, о мужи,
мудрым-то оказывается бог, и этим изречением он желает сказать, что
человеческая мудрость стоит немногого или вовсе ничего не стоит, и,
кажется, при этом он не имеет в виду именно Сократа, а пользуется моим
именем для примера, все равно как если бы он говорил, что из вас, о люди,
мудрейший тот, кто, подобно Сократу, знает, что ничего-то по правде не
стоит его мудрость. Ну и что меня касается, то я и теперь, обходя разные
места, выискиваю и допытываюсь по слову бога, не покажется ли мне
кто-нибудь из граждан или чужеземцев мудрым, и, как только мне это не
кажется, спешу поддержать бога и показываю этому человеку, что он не мудр.
И благодаря этой работе не было у меня досуга сделать что-нибудь достойное
упоминания ни для города, ни для домашнего дела, но через эту службу богу
пребываю я в крайней бедности.
Кроме того, следующие за мною по собственному почину молодые люди, у
которых всего больше досуга, сыновья самых богатых граждан, рады бывают
послушать, как я испытываю людей, и часто подражают мне сами, принимаясь
пытать других; ну и я полагаю, что они находят многое множество таких,
которые думают, что они что-то знают, а на деле ничего не знают или знают
одни пустяки. От этого те, кого они испытывают, сердятся не на самих себя,
а на меня и говорят, что есть какой-то Сократ, негоднейший человек, который
развращает молодых людей. А когда спросят их, что он делает и чему он учит,
то они не знают, что сказать, но, чтобы скрыть свое затруднение, говорят
то, что вообще принято говорить обо всех любителях мудрости: он-де
занимается тем, что в небесах и под землею, богов не признает, ложь выдает
за истину. А сказать правду, думаю, им не очень-то хочется, потому что
тогда оказалось бы, что они только делают вид, будто что-то знают, а на
деле ничего не знают. Ну а так как они, думается мне, честолюбивы,
могущественны и многочисленны и говорят обо мне согласно и убедительно, то
и переполнили ваши уши, клевеща на меня издавна и громко. От этого
обрушились на меня и Мелет, и Анит, и Ликон: Мелет, негодуя за поэтов, Анит
- за ремесленников, а Ликон - за риторов. Так что я удивился бы, как
говорил вначале, если бы оказался способным опровергнуть перед вами в столь
малое время столь великую клевету. Вот вам, о мужи афиняне, правда, как она
есть, и говорю я вам без утайки, не умалчивая ни о важном, ни о пустяках.
Хотя я, может быть, и знаю, что через это становлюсь ненавистным, но это и
служит доказательством, что я сказал правду и что в этом-то и состоит
клевета на меня и таковы именно ее причины. И когда бы вы ни стали
исследовать это дело, теперь или потом, всегда вы найдете, что это так.
Итак, что касается первых моих обвинителей, этой моей защиты будет
обвинителей достаточно; а теперь я постараюсь защищаться против Мелета,
любящего, как он говорит, наш город, и против остальных обвинителей.
Опять-таки, конечно, примем их обвинение за формальную присягу других
обвинителей. Кажется, так: Сократ, говорят они, преступает закон тем, что
развращает молодых людей и богов, которых признает город, не при- с знает,
а признает другие, новые божественные знамения. Таково именно обвинение;
рассмотрим же каждое слово этого обвинения отдельно. Мелет говорит, что я
преступаю закон, развращая молодых людей, а я, о мужи афиняне, утверждаю,
что преступает закон Мелет, потому что он шутит важными вещами и
легкомысленно призывает людей на суд, делая вид, что он заботится и
печалится о вещах, до которых ему никогда не было никакого дела; а что оно
так, я постараюсь показать это и вам.
- Ну вот, Мелет, скажи-ка ты мне: неправда ли, для тебя очень важно, чтобы
молодые люди были как можно лучше?
- Конечно.
- В таком случае скажи-ка ты вот этим людям, кто именно делает их лучшими?
Очевидно, ты знаешь, коли заботишься об этом. Развратителя ты нашел, как
говоришь: привел сюда меня и обвиняешь; а назови-ка теперь того, кто делает
их лучшими, напомни им, кто это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256