если софист делает
людей искусными в речах, то о чем эти речи? Кифарист, например, делает
человека искусным в суждениях о том, чему он его научил, - то есть об игре
на кифаре. Не так ли?
- Да.
- Допустим. Ну а софист, в каких речах он делает искусным? Не ясно ли, что
в речах о том, в чем он и сам сведущ?
- Похоже на то.
-А в чем же софист и сам сведущ, и ученика делает сведущим?
- Клянусь Зевсом, не знаю, что тебе ответить.
На это я сказал:
- Как же так? Знаешь, какой опасности ты собираешься подвергнуть свою душу?
Ведь когда тебе бывало нужно вверить кому-нибудь свое тело и было
неизвестно, пойдет ли это на пользу или во вред, ты и сам немало
раздумывал, вверять его или не вверять, и друзей и домашних призывал на
совет и обсуждал это дело целыми днями. А когда речь зашла о душе, которую
ты ведь ставишь выше, чем тело, потому что от того, будет она лучше или
хуже, зависит, хорошо или дурно пойдут все твои дела, ты ни с отцом, ни с
братом и ни с кем из нас, твоих друзей, не советовался, вверять ли тебе или
не вверять свою душу этому пришлому чужеземцу. Лишь вчера ввечеру, по твоим
словам, услыхав о нем, ты уже сегодня идешь спозаранку, не поразмыслив и не
посоветовавшись о том, нужно ли вверять ему себя или нет, и сразу готов
потратить и собственные деньги, и деньги друзей, как будто ты уже дознался,
что тебе нужно непременно сойтись с Протагором, которого, как ты говоришь,
ты и не знаешь и не разговаривал с ним ни- с когда. Ты называешь его
софистом, а что такое софист, оказывается, совсем не ведаешь, хоть и
собираешься вверить себя ему.
Гиппократ, выслушав, сказал:
- Так оно и выходит, Сократ, как ты говоришь.
- А что, Гиппократ, не будет ли наш софист чем-то вроде торговца или
разносчика тех припасов, которыми питается душа? По-моему, во всяком
случае, он таков.
- Но чем же питается душа, Сократ?
- Знаниями, разумеется, - сказал я. - Только бы, друг мой, не надул нас
софист, выхваляя то, что продает, как те купцы или разносчики, что торгуют
телесною пищей. Потому что и сами они не знают, что в развозимых ими
товарах полезно, а что вредно для тела, но расхваливают все ради продажи, и
покупающие у них этого не знают, разве случится кто-нибудь сведущий в
гимнастике или врач. Так же и те, что развозят знания по городам и продают
их оптом и в розницу всем желающим, хоть они и выхваляют все, чем торгуют,
но, может быть, друг мой, из них некоторые и не знают толком, хорошо ли то,
что они продают, или плохо для души; и точно так же не знают и покупающие у
них, разве лишь случится кто-нибудь сведущий во врачевании души. Так вот,
если ты знаешь, что здесь полезно, а что - нет, тогда тебе не опасно
приобретать знания и у Протагора, и у кого бы то ни было другого; если же
нет, то смотри, друг мои, как бы не проиграть самого для тебя дорогого.
Ведь гораздо больше риска в приобретении знании, чем в покупке съестного.
Съестное-то и напитки, купив их у торговца или разносчика, ты можешь унести
в сосудах, и, прежде чем принять в свое тело в виде еды и питья, их можно
хранить дома и посоветоваться со знающим человеком, что следует есть или
пить и чего не следует, а также сколько и в какое время. При такой покупке
риск не велик. Знания же нельзя унести в сосуде, а поневоле придется,
уплатив цену, принять их в собственную душу и, научившись чему-нибудь, уйти
либо с ущербом для себя, либо с пользой. Это мы и рассмотрим, причем вместе
с теми, кто нас постарше, потому что мы еще молоды, чтобы разобраться в
таком деле. А теперь пойдем, как мы собирались, и послушаем того человека;
послушавши же его, и с другими побеседуем: Протагор ведь там не один, с ним
и Гиппий Элидский, и, думаю, Продик Кеосский, да и много еще других
мудрецов.
Порешив так, мы отправились; когда же мы очутились у дверей, то
приостановились, беседуя о том, что пришло нам в голову дорогой. Чтобы не
бросать этот разговор и покончить с ним, прежде чем войти, мы так и
беседовали, стоя у дверей, пока не согласились друг с другом. И видимо,
привратник - какой-то евнух - подслушивал нас, а ему, должно быть, из-за
множества софистов опротивели посетители этого дома. Когда мы постучали в
дверь, он, отворивши и увидев нас, воскликнул:
- Опять софисты какие-то! Ему некогда! - И сейчас же, обеими руками
схватившись за дверь, в сердцах захлопнул ее изо всей силы. Мы опять
постучали, а он в ответ из-за запертой двери крикнул:
- Эй, вы! Не слышали, что ли: ему некогда.
- Но, любезный, - говорю я, - не к Каллию мы пришли, да и не софисты мы.
Успокойся: мы пришли потому, что хотим видеть Протагора. Доложи о нас!
Человек насилу отворил нам дверь. Когда мы вошли, то застали Протагора
прохаживающимся в портике, а с ним прохаживались по одну сторону Каллий,
сын Гиппоника, его единоутробный брат Парал, сын Перикла, и Хармид, сын
Главкона, а по другую сторону - второй сын Перикла, Ксантипп, далее
Фил-липид, сын Филомела, и Антимер мендеец, самый знаменитый из учеников
Протагора, обучавшийся, чтобы стать софистом по ремеслу. Те же, что за ними
следовали позади, прислушиваясь к разговору, большею частью были, видимо,
чужеземцы - из тех, кого Протагор увлекает за собою из каждого города, где
бы он ни бывал, завораживая их своим голосом, подобно Орфею, а они идут на
его голос, завороженные; были и некоторые из местных жителей в этом хоре.
Глядя на этот хор, я особенно восхищался, как они остерегались, чтобы ни в
коем случае не оказаться впереди Протагора: всякий раз, когда тот со своими
собеседниками поворачивал, эти слушатели стройно и чинно расступались и,
смыкая круг, великолепным рядом выстраивались позади него.
Потом "оного мужа узрел я", как говорит Гомер, Гиппия Элидского, сидевшего
в противоположном портике на кресле. Вкруг него сидели на скамейках
Эриксимах, сын Акумена, Федр мирринусиец, Андреи, сын Андротиона, еще
несколько чужеземцев, его сограждан, и другие. По-видимому, они
расспрашивали Гиппия о природе и разных астрономических, небесных явлениях,
а он, сидя в кресле, с каждым из них разбирал и обсуждал их вопросы.
"Также и Тантала, да, и его я тоже увидел" , ведь и Продик Кеосский прибыл
сюда; он занимал какое-то помещение, которое прежде служило Гиппонику
кладовою, теперь же, за множеством постояльцев, Каллий очистил его и сделал
пристанищем для гостей. Продик был еще в постели, укрытый какими-то
овчинами и покрывалами, а на одной из соседних с ним кроватей расположился
керамеец Павсаний, а с Павсанием - совсем еще мальчик, безупречный, как я
полагаю, по своим природным задаткам, а на вид очень красивый. Кажется, я
расслышал, что имя ему Агафон, и я бы не удивился, если бы оказалось, что
он любимец Павсания. Кроме этого мальчика были тут и оба Адиманта - сын
Кепида и сын Левколофида , л некоторые другие тоже были там, а о чем они
разговаривали, этого я не мог издали разобрать, хоть и жаждал слышать
Продика, считая его человеком премудрым и даже божественным; но из-за того
что голос его низок, только гул раздавался по комнате, а слов его уловить
нельзя было.
Чуть только мы вошли, как вслед за нами - красавец Алкивиад, как ты его
называешь (да и я вслед за тобою), и Критий, сын Каллесхра. Войдя, мы еще
немного помедлили, а осмотревшись кругом, подошли к Протагору, и я сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256
людей искусными в речах, то о чем эти речи? Кифарист, например, делает
человека искусным в суждениях о том, чему он его научил, - то есть об игре
на кифаре. Не так ли?
- Да.
- Допустим. Ну а софист, в каких речах он делает искусным? Не ясно ли, что
в речах о том, в чем он и сам сведущ?
- Похоже на то.
-А в чем же софист и сам сведущ, и ученика делает сведущим?
- Клянусь Зевсом, не знаю, что тебе ответить.
На это я сказал:
- Как же так? Знаешь, какой опасности ты собираешься подвергнуть свою душу?
Ведь когда тебе бывало нужно вверить кому-нибудь свое тело и было
неизвестно, пойдет ли это на пользу или во вред, ты и сам немало
раздумывал, вверять его или не вверять, и друзей и домашних призывал на
совет и обсуждал это дело целыми днями. А когда речь зашла о душе, которую
ты ведь ставишь выше, чем тело, потому что от того, будет она лучше или
хуже, зависит, хорошо или дурно пойдут все твои дела, ты ни с отцом, ни с
братом и ни с кем из нас, твоих друзей, не советовался, вверять ли тебе или
не вверять свою душу этому пришлому чужеземцу. Лишь вчера ввечеру, по твоим
словам, услыхав о нем, ты уже сегодня идешь спозаранку, не поразмыслив и не
посоветовавшись о том, нужно ли вверять ему себя или нет, и сразу готов
потратить и собственные деньги, и деньги друзей, как будто ты уже дознался,
что тебе нужно непременно сойтись с Протагором, которого, как ты говоришь,
ты и не знаешь и не разговаривал с ним ни- с когда. Ты называешь его
софистом, а что такое софист, оказывается, совсем не ведаешь, хоть и
собираешься вверить себя ему.
Гиппократ, выслушав, сказал:
- Так оно и выходит, Сократ, как ты говоришь.
- А что, Гиппократ, не будет ли наш софист чем-то вроде торговца или
разносчика тех припасов, которыми питается душа? По-моему, во всяком
случае, он таков.
- Но чем же питается душа, Сократ?
- Знаниями, разумеется, - сказал я. - Только бы, друг мой, не надул нас
софист, выхваляя то, что продает, как те купцы или разносчики, что торгуют
телесною пищей. Потому что и сами они не знают, что в развозимых ими
товарах полезно, а что вредно для тела, но расхваливают все ради продажи, и
покупающие у них этого не знают, разве случится кто-нибудь сведущий в
гимнастике или врач. Так же и те, что развозят знания по городам и продают
их оптом и в розницу всем желающим, хоть они и выхваляют все, чем торгуют,
но, может быть, друг мой, из них некоторые и не знают толком, хорошо ли то,
что они продают, или плохо для души; и точно так же не знают и покупающие у
них, разве лишь случится кто-нибудь сведущий во врачевании души. Так вот,
если ты знаешь, что здесь полезно, а что - нет, тогда тебе не опасно
приобретать знания и у Протагора, и у кого бы то ни было другого; если же
нет, то смотри, друг мои, как бы не проиграть самого для тебя дорогого.
Ведь гораздо больше риска в приобретении знании, чем в покупке съестного.
Съестное-то и напитки, купив их у торговца или разносчика, ты можешь унести
в сосудах, и, прежде чем принять в свое тело в виде еды и питья, их можно
хранить дома и посоветоваться со знающим человеком, что следует есть или
пить и чего не следует, а также сколько и в какое время. При такой покупке
риск не велик. Знания же нельзя унести в сосуде, а поневоле придется,
уплатив цену, принять их в собственную душу и, научившись чему-нибудь, уйти
либо с ущербом для себя, либо с пользой. Это мы и рассмотрим, причем вместе
с теми, кто нас постарше, потому что мы еще молоды, чтобы разобраться в
таком деле. А теперь пойдем, как мы собирались, и послушаем того человека;
послушавши же его, и с другими побеседуем: Протагор ведь там не один, с ним
и Гиппий Элидский, и, думаю, Продик Кеосский, да и много еще других
мудрецов.
Порешив так, мы отправились; когда же мы очутились у дверей, то
приостановились, беседуя о том, что пришло нам в голову дорогой. Чтобы не
бросать этот разговор и покончить с ним, прежде чем войти, мы так и
беседовали, стоя у дверей, пока не согласились друг с другом. И видимо,
привратник - какой-то евнух - подслушивал нас, а ему, должно быть, из-за
множества софистов опротивели посетители этого дома. Когда мы постучали в
дверь, он, отворивши и увидев нас, воскликнул:
- Опять софисты какие-то! Ему некогда! - И сейчас же, обеими руками
схватившись за дверь, в сердцах захлопнул ее изо всей силы. Мы опять
постучали, а он в ответ из-за запертой двери крикнул:
- Эй, вы! Не слышали, что ли: ему некогда.
- Но, любезный, - говорю я, - не к Каллию мы пришли, да и не софисты мы.
Успокойся: мы пришли потому, что хотим видеть Протагора. Доложи о нас!
Человек насилу отворил нам дверь. Когда мы вошли, то застали Протагора
прохаживающимся в портике, а с ним прохаживались по одну сторону Каллий,
сын Гиппоника, его единоутробный брат Парал, сын Перикла, и Хармид, сын
Главкона, а по другую сторону - второй сын Перикла, Ксантипп, далее
Фил-липид, сын Филомела, и Антимер мендеец, самый знаменитый из учеников
Протагора, обучавшийся, чтобы стать софистом по ремеслу. Те же, что за ними
следовали позади, прислушиваясь к разговору, большею частью были, видимо,
чужеземцы - из тех, кого Протагор увлекает за собою из каждого города, где
бы он ни бывал, завораживая их своим голосом, подобно Орфею, а они идут на
его голос, завороженные; были и некоторые из местных жителей в этом хоре.
Глядя на этот хор, я особенно восхищался, как они остерегались, чтобы ни в
коем случае не оказаться впереди Протагора: всякий раз, когда тот со своими
собеседниками поворачивал, эти слушатели стройно и чинно расступались и,
смыкая круг, великолепным рядом выстраивались позади него.
Потом "оного мужа узрел я", как говорит Гомер, Гиппия Элидского, сидевшего
в противоположном портике на кресле. Вкруг него сидели на скамейках
Эриксимах, сын Акумена, Федр мирринусиец, Андреи, сын Андротиона, еще
несколько чужеземцев, его сограждан, и другие. По-видимому, они
расспрашивали Гиппия о природе и разных астрономических, небесных явлениях,
а он, сидя в кресле, с каждым из них разбирал и обсуждал их вопросы.
"Также и Тантала, да, и его я тоже увидел" , ведь и Продик Кеосский прибыл
сюда; он занимал какое-то помещение, которое прежде служило Гиппонику
кладовою, теперь же, за множеством постояльцев, Каллий очистил его и сделал
пристанищем для гостей. Продик был еще в постели, укрытый какими-то
овчинами и покрывалами, а на одной из соседних с ним кроватей расположился
керамеец Павсаний, а с Павсанием - совсем еще мальчик, безупречный, как я
полагаю, по своим природным задаткам, а на вид очень красивый. Кажется, я
расслышал, что имя ему Агафон, и я бы не удивился, если бы оказалось, что
он любимец Павсания. Кроме этого мальчика были тут и оба Адиманта - сын
Кепида и сын Левколофида , л некоторые другие тоже были там, а о чем они
разговаривали, этого я не мог издали разобрать, хоть и жаждал слышать
Продика, считая его человеком премудрым и даже божественным; но из-за того
что голос его низок, только гул раздавался по комнате, а слов его уловить
нельзя было.
Чуть только мы вошли, как вслед за нами - красавец Алкивиад, как ты его
называешь (да и я вслед за тобою), и Критий, сын Каллесхра. Войдя, мы еще
немного помедлили, а осмотревшись кругом, подошли к Протагору, и я сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256