Федр. Это так.
Сократ. Разве мы не знаем, как искусно говорит элейский Паламед: его
слушателям одно и то же представляется подобным и неподобным, единым и
множественным, покоящимся и несущимся.
Федр. Да, конечно.
Сократ. Следовательно, искусство спора применяется не только на суде и в
народном собрании, но, по-видимому, это какое-то единое искусство, - если
уж оно искусство, - одинаково применимое ко всему, о чем бы ни шла речь;
при его помощи любой сумеет уподобить все, что только можно, всему, что
только можно, и вывести на чистую воду другого с его туманными
уподоблениями.
Федр. Как, как ты говоришь?
Сократ. Тем, кто доискивается, можно, по-моему, разъяснить это так:
обмануться легче при большой или при малой разнице между вещами?
Федр. При малой.
Сократ. Переход к противоположности разве не будет менее заметен, если его
совершать постепенно, чем если резко?
Федр. Как же иначе?
Сократ. Значит, кто собирается обмануть другого, не обманываясь сам, тот
должен досконально знать подобие и неподобие всего существующего.
Федр. Это необходимо.
Сократ. А может ли тот, кто ни об одной вещи не знает истины, различить
сходство непознанной вещи с другими вещами, будь оно малым или большим?
Федр. Это невозможно.
Сократ. Значит, ясно: у тех, кто имеет неверные мнения о существующем и
поддается обману, причина их беды - какое-то подобие между вещами.
Федр. Да, так бывает.
Сократ. Может ли быть, чтобы тот, кто всякий раз уводит от бытия к его
противоположности, сумел искусно делать постепенные переходы на основании
подо бия между вещами? И сам он избежит ли ошибки, раз он не знает, что
такое та или иная вещь из существующих?
Федр. Этого никак не может быть.
Сократ. Значит, друг мой, кто не знает истины, а гоняется за мнениями, у
того искусство речи будет, видимо, смешным и неискусным.
Федр. Пожалуй, так.
Сократ. Хочешь посмотреть, что в речи Лисия, которую ты сюда принес, и в
тех речах, которые мы с то бой здесь произнесли, было, по нашему слову,
неискусным и что искусным?
Федр. С превеликой охотой; а то мы сейчас говорим как-то голословно, без
достаточных примеров.
Сократ. Видимо, это просто случайность, что обе речи являют пример того,
как человек хотя и знает истину, но может, забавляясь в речах, завлечь
своих слушателей. Я, Федр, виню в этом здешних богов. А может быть, и эти
провозвестники Муз, певцы над нашей голо вой, вдохнули в нас этот дар -
ведь я-то, по крайней мере, вовсе не причастен к искусству речи.
Федр. Пусть это так, как ты говоришь, но только поясни свою мысль.
Сократ. Ну-ка, прочти мне начало речи Лисия.
Федр. "О моих намерениях ты знаешь, слышал уже и о том, что я считаю для
нас с тобой полезным, если они осуществятся. Думаю, не будет препятствием
для моей просьбы то обстоятельство, что я в тебя не влюблен: влюбленные
раскаиваются потом..."
Сократ. Погоди. Ведь мы хотели указать, в чем Лисий допускает погрешность и
что он делает неискусно, - не так ли?
Федр. Да.
Сократ. Не ясно ли всякому, что кое с чем из этого мы согласны, а кое-что
нас возмущает?
Федр. Кажется, я улавливаю твою мысль, но говори яснее
Сократ. Когда кто-нибудь назовет железо или серебро, разве мы не мыслим все
одно и то же?
Федр. Конечно, одно и то же.
Сократ. А если кто назовет справедливость и благо? Разве не толкует их
всякий по-своему, и разве мы тут не расходимся друг с другом и сами с
собой?
Федр. И даже очень.
Сократ. Значит, кое в чем мы согласны, а кое в чем и нет.
Федр. Да, так.
Сократ. В чем же нас легче обмануть и где красноречие имеет большую силу?
Федр. Видно, там, где мы блуждаем без дороги.
Сократ. Значит, тот, кто намерен заняться ораторским искусством, должен
прежде всего произвести правильное разделение и уловить, в чем признак
каждой его разновидности - и той, где большинство неизбежно блуждает, и
той, где этого нет.
Федр. Прекрасную его разновидность, Сократ, постиг бы тот, кто уловил бы
это!
Сократ. Затем, думаю я, в каждом отдельном случае он не должен упускать из
виду, но, напротив, как можно острее чувствовать, к какому роду относится
то, о чем он собирается говорить.
Федр. Конечно.
Сократ. Так что же? Отнесем ли мы любовь к тем предметам, относительно
которых есть разногласия, или нет?
Федр. Да еще какие разногласия! Иначе как бы, по-твоему, тебе удалось
высказать о ней все то, что ты только что наговорил: она - пагуба и для
влюбленного и для того, кого он любит, а с другой стороны, она - величайшее
благо.
Сократ. Ты совершенно прав. Но скажи еще вот ,что: я из-за своего
восторженного состояния не совсем помню, дал ли я определение любви в
начале моей речи?
Федр. Клянусь Зевсом, да, и притом поразительно удачное.
Сократ. То-то же! Насколько же, по этим твоим словам, нимфы, дочери Ахелоя,
и Пан, сын Гермеса, искуснее в речах, чем Лисий, сын Кефала! Или я
ошибаюсь, или Лисий в начале своей любовной речи заставил нас принять Эрота
за одно из проявлений бытия - правда, такое, как ему самому было угодно, -
и на этом построил всю свою речь до конца. Хочешь, мы еще раз прочтем ее
начало?
Федр. Если тебе угодно. Однако там нет того, что ты ищешь.
Сократ. Прочти, чтобы мне услышать его самого.
Федр. "О моих намерениях ты слышал ужо и о том, что я считаю для нас с
тобой полезным, если они осуществятся. Думаю, не будет препятствием для
моей просьбы то обстоятельство, что я в тебя не влюблен: влюбленные
раскаиваются потом в своем хорошем отношении, когда проходит их страсть".
Сократ. У него, видно, совсем нет того, что мы ищем. Он стремится к тому,
чтобы его рассуждение плыло не с начала, а с конца, на спине назад. Он
начинает с того, чем кончил бы влюбленный своР объяснение с любимцем. Или я
не прав, милый ты мой Федр?
Федр. Действительно, Сократ, то, о чем он здесь говорит, это - заключение
речи.
Сократ. А остальное? Не кажется ли, что все в этой речи набросано как
попало? Разве очевидно, что именно сказанное во-вторых, а не другие
высказывания должно непременно занимать второе место? Мне, как невежде,
показалось, что этот писатель отважно высказывал все, что ему приходило в
голова. Усматриваешь ли ты какую-нибудь необходимость для сочинителей
располагать все в такой последовательности, как у Лисия?
Федр. Ты слишком любезен, если думаешь, что я с способен так тщательно
разобрать все особенности его сочинения.
Сократ. Но по крайней мере вот что ты мог бы сказать: всякая речь должна
быть составлена, словно живое существо, - у нее должно быть тело г головой
и ногами, причем туловище и конечности должны подходить друг другу и
соответствовать целому.
Федр. Как же иначе?
Сократ. Вот и рассмотри, так ли обстоит с речью твоего приятеля или иначе.
Ты найдешь, что она ничем не отличается от надписи, которая, как
рассказывают, была на гробнице фригийца Мидаса.
Федр. А какая это надпись и что в ней особенного?
Сократ. Она вот какова:
Медная девушка я, на гробнице Мидаса покоюсь.
Воды доколе текут и пышно древа расцветают,
Я безотлучно пребуду на сей многослРзной могиле,
Мимо идущим вещая, что здесь Мидас похоронен.
Ты, я думаю, заметил, что тут все равно, какой стих читать первым, какой
последним.
Федр. Ты высмеиваешь нашу речь, Сократ?
Сократ. Так оставим ее, чтобы тебя не сердить, хотя, по-моему, в ней есть
много примеров, на которые было бы полезно обратить внимание, но пытаться
подражать им не очень-то стоит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256