Ну а все те, которые восстановляли вас против
меня по зависти и злобе или потому, что сами были восстановлены другими, те
всего неудобнее, потому что никого из них нельзя ни привести сюда, ни
опровергнуть, а просто приходится как бы сражаться с тенями, защищаться и
опровергать, когда никто не возражает. Так уж и вы тоже согласитесь, что у
меня, как я сказал, два рода обвинителей: одни - обвинившие меня теперь, а
другие - давнишние, о которых я сейчас говорил, и признайте, что сначала я
должен защищаться против давнишних, потому что и они обвиняли меня перед
вами раньше и гораздо больше, чем теперешние. Хорошо.
Итак, о мужи афиняне, следует защищаться и постараться в малое время
опровергнуть клевету, которая уже много времени держится между вами. Желал
бы я, разумеется, чтобы так оно и случилось и чтобы защита моя была
успешной, конечно, если это к лучшему и для вас, и для меня. Только я
думаю, что это трудно, и для меня вовсе не тайна, какое это предприятие. Ну
да уж относительно этого пусть будет, как угодно богу , а закон следует
исполнять и защищаться.
Припомним же сначала, в чем состоит обвинение, от которого пошла обо мне
дурная молва, полагаясь на которую Мелет и подал на меня жалобу. Хорошо. В
каких именно выражениях клеветали на меня клеветники? Следует привести их
показание, как показание настоящих обвинителей: Сократ преступает закон,
тщетно испытуя то, что под землею, и то, что в небесах, с выдавая ложь за
правду и других научая тому же. Вот в каком роде это обвинение. Вы и сами
видели в комедии Аристофана, как какой-то Сократ болтается там в корзинке,
говоря, что он гуляет по воздуху, и несет еще много разного вздору, в
котором я ничего не смыслю. Говорю я это не в укор подобной науке и тому,
кто достиг мудрости в подобных вещах (недоставало, чтобы Мелет обвинил меня
еще и в этом!), а только ведь это, о мужи афиняне, нисколько меня не
касается. А в свидетели этого призываю большинство из вас самих и требую,
чтобы это дело обсудили между собою все те, кто когда-либо меня слышал;
ведь из вас много таких. Спросите же друг у друга, слышал ли кто из вас
когда-либо, чтобы я хоть сколько-нибудь рассуждал о подобных вещах, и тогда
вы узнаете, что настолько же справедливо и все остальное, что обо мне
говорят.
А если еще кроме всего подобного вы слышали от в кого-нибудь, что я берусь
воспитывать людей и зарабатываю этим деньги, то и это неправда; хотя мне
кажется, что и это дело хорошее, если кто способен воспитывать людей, как,
например, леонтинец Горгий, кеосец Продик, элидец Гиппий . Все они, о мужи,
разъезжают по городам и убеждают юношей, которые могут даром пользоваться
наставлениями любого из своих сограждан, оставлять своих и поступать к ним
в ученики, платя им деньги, да еще с благодарностью. А вот и еще, как я
узнал, проживает здесь один ученый муж с Пароса. Встретился мне на дороге
человек, который переплатил софистам денег больше, чем все остальные
вместе, - Каллий, сын Гиппоника; я и говорю ему (а у него двое сыновей):
"Каллий! Если бы твои сыновья родились жеребятами или бычками, то нам
следовало бы нанять для них воспитателя, который бы усовершенствовал
присущую им породу, и человек этот был бы из наездников или земледельцев;
ну а теперь, раз они люди, кого думаешь взять для них в воспитатели? Кто бы
это мог быть знатоком подобной доблести, человеческой или гражданской?
Полагаю, ты об этом подумал, приобретя сыновей? Есть ли таковой, спрашиваю,
или нет?" "Конечно, - отвечает он, - есть". "Кто же это? - спрашиваю я.
Откуда он и сколько берет за обучение?" "Эвен, - отвечает он, - с Пароса,
берет по пяти мин , Сократ". И благословил я этого Эвена, если правда, что
он обладает таким искусством и так недорого берет за с обучение. Я бы и сам
чванился и гордился, если бы был искусен в этом деле; только ведь я в этом
не искусен, о мужи афиняне!
Может быть, кто-нибудь из вас возразит: "Однако, Сократ, чем же ты
занимаешься? Откуда на тебя эти клеветы? В самом деле, если бы сам ты не
занимался чем-нибудь особенным, то и не говорили бы о тебе так много. Скажи
нам, что это такое, чтобы нам зря не выдумывать". Вот это, мне кажется,
правильно, и я сам постараюсь вам показать, что именно дало мне известность
и навлекло на меня клевету. Слушайте же. И хотя бы кому-нибудь из вас
показалось, что я шучу, будьте уверены, что я говорю сущую правду. Эту
известность, о мужи афиняне, получил я не иным путем, как благодаря
некоторой мудрости. Какая же это такая мудрость? Да уж, должно быть,
человеческая мудрость. Этой мудростью я, пожалуй, в самом деле мудр; а те,
о которых я сейчас говорил, мудры или сверхчеловеческой мудростью, или уж
не знаю, как и сказать; что же меня касается, то я, конечно, этой мудрости
не понимаю, а кто утверждает обратное, тот лжет и говорит это для того,
чтобы оклеветать меня. И вы не шумите, О мужи афиняне, даже если вам
покажется, что я говорю несколько высокомерно; не свои слова буду я
говорить, а сошлюсь на слова, для вас достоверные. Свидетелем моей
мудрости, если только это мудрость, и того, в чем она состоит, я приведу
вам бога, который в Дельфах. Ведь вы знаете Херефонта. Человек этот смолоду
был и моим, и вашим приверженцем, разделял с вами изгнание и возвратился
вместе с вами. И вы, конечно, знаете, каков был Херефонт, до чего он был
неудержим во всем, что бы ни затевал. Ну вот же, приехав однажды в Дельфы,
дерзнул он обратиться к оракулу с таким вопросом. Я вам сказал не шумите, о
мужи! Вот он и спросил, есть ли кто-нибудь на свете мудрее меня, и Пифия
ему ответила, что никого нет мудрее. И хотя сам он умер, но вот брат его
засвидетельствует вам об этом.
Посмотрите теперь, зачем я это говорю; ведь мое намерение - объяснить вам,
откуда пошла клевета на меня. Услыхав это, стал я размышлять сам с собою
таким образом: что бы такое бог хотел сказать и что это он подразумевает?
Потому что сам я, конечно, нимало не сознаю себя мудрым; что же это он
хочет сказать, говоря, что я мудрее всех? Ведь не может же он лгать: не
полагается ему это. Долго я недоумевал, что такое он хочет сказать; потом,
собравшись с силами, прибегнул к такому решению вопроса: пошел я к одному
из тех людей, которые слывут мудрыми, думая, что тут-то я скорее всего
опровергну прорицание, объявив оракулу, что вот этот, мол, мудрее меня, а
ты меня назвал самым мудрым. Ну и когда я присмотрелся к этому человеку -
называть его по имени нет никакой надобности, скажу только, что человек,
глядя на которого я увидал то, что я увидал, был одним из государственных
людей, о мужи афиняне, - так вот, когда я к нему присмотрелся (да
побеседовал с ним), то мне показалось, что этот муж только кажется мудрым и
многим другим, и особенно самому себе, а чтобы в самом деле он был мудрым,
этого нет; и я старался доказать ему, что он только считает себя мудрым, а
на самом деле не мудр. От этого и сам он, и многие из присутствовавших
возненавидели меня. Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого-то
человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего в совершенстве
не знаем, но он, не зная, думает, что что-то знает, а я коли уж не знаю, то
и не думаю, что знаю. На такую-то малость, думается мне, я буду мудрее, чем
он, раз я, не зная чего-то, и не воображаю, что знаю эту вещь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256
меня по зависти и злобе или потому, что сами были восстановлены другими, те
всего неудобнее, потому что никого из них нельзя ни привести сюда, ни
опровергнуть, а просто приходится как бы сражаться с тенями, защищаться и
опровергать, когда никто не возражает. Так уж и вы тоже согласитесь, что у
меня, как я сказал, два рода обвинителей: одни - обвинившие меня теперь, а
другие - давнишние, о которых я сейчас говорил, и признайте, что сначала я
должен защищаться против давнишних, потому что и они обвиняли меня перед
вами раньше и гораздо больше, чем теперешние. Хорошо.
Итак, о мужи афиняне, следует защищаться и постараться в малое время
опровергнуть клевету, которая уже много времени держится между вами. Желал
бы я, разумеется, чтобы так оно и случилось и чтобы защита моя была
успешной, конечно, если это к лучшему и для вас, и для меня. Только я
думаю, что это трудно, и для меня вовсе не тайна, какое это предприятие. Ну
да уж относительно этого пусть будет, как угодно богу , а закон следует
исполнять и защищаться.
Припомним же сначала, в чем состоит обвинение, от которого пошла обо мне
дурная молва, полагаясь на которую Мелет и подал на меня жалобу. Хорошо. В
каких именно выражениях клеветали на меня клеветники? Следует привести их
показание, как показание настоящих обвинителей: Сократ преступает закон,
тщетно испытуя то, что под землею, и то, что в небесах, с выдавая ложь за
правду и других научая тому же. Вот в каком роде это обвинение. Вы и сами
видели в комедии Аристофана, как какой-то Сократ болтается там в корзинке,
говоря, что он гуляет по воздуху, и несет еще много разного вздору, в
котором я ничего не смыслю. Говорю я это не в укор подобной науке и тому,
кто достиг мудрости в подобных вещах (недоставало, чтобы Мелет обвинил меня
еще и в этом!), а только ведь это, о мужи афиняне, нисколько меня не
касается. А в свидетели этого призываю большинство из вас самих и требую,
чтобы это дело обсудили между собою все те, кто когда-либо меня слышал;
ведь из вас много таких. Спросите же друг у друга, слышал ли кто из вас
когда-либо, чтобы я хоть сколько-нибудь рассуждал о подобных вещах, и тогда
вы узнаете, что настолько же справедливо и все остальное, что обо мне
говорят.
А если еще кроме всего подобного вы слышали от в кого-нибудь, что я берусь
воспитывать людей и зарабатываю этим деньги, то и это неправда; хотя мне
кажется, что и это дело хорошее, если кто способен воспитывать людей, как,
например, леонтинец Горгий, кеосец Продик, элидец Гиппий . Все они, о мужи,
разъезжают по городам и убеждают юношей, которые могут даром пользоваться
наставлениями любого из своих сограждан, оставлять своих и поступать к ним
в ученики, платя им деньги, да еще с благодарностью. А вот и еще, как я
узнал, проживает здесь один ученый муж с Пароса. Встретился мне на дороге
человек, который переплатил софистам денег больше, чем все остальные
вместе, - Каллий, сын Гиппоника; я и говорю ему (а у него двое сыновей):
"Каллий! Если бы твои сыновья родились жеребятами или бычками, то нам
следовало бы нанять для них воспитателя, который бы усовершенствовал
присущую им породу, и человек этот был бы из наездников или земледельцев;
ну а теперь, раз они люди, кого думаешь взять для них в воспитатели? Кто бы
это мог быть знатоком подобной доблести, человеческой или гражданской?
Полагаю, ты об этом подумал, приобретя сыновей? Есть ли таковой, спрашиваю,
или нет?" "Конечно, - отвечает он, - есть". "Кто же это? - спрашиваю я.
Откуда он и сколько берет за обучение?" "Эвен, - отвечает он, - с Пароса,
берет по пяти мин , Сократ". И благословил я этого Эвена, если правда, что
он обладает таким искусством и так недорого берет за с обучение. Я бы и сам
чванился и гордился, если бы был искусен в этом деле; только ведь я в этом
не искусен, о мужи афиняне!
Может быть, кто-нибудь из вас возразит: "Однако, Сократ, чем же ты
занимаешься? Откуда на тебя эти клеветы? В самом деле, если бы сам ты не
занимался чем-нибудь особенным, то и не говорили бы о тебе так много. Скажи
нам, что это такое, чтобы нам зря не выдумывать". Вот это, мне кажется,
правильно, и я сам постараюсь вам показать, что именно дало мне известность
и навлекло на меня клевету. Слушайте же. И хотя бы кому-нибудь из вас
показалось, что я шучу, будьте уверены, что я говорю сущую правду. Эту
известность, о мужи афиняне, получил я не иным путем, как благодаря
некоторой мудрости. Какая же это такая мудрость? Да уж, должно быть,
человеческая мудрость. Этой мудростью я, пожалуй, в самом деле мудр; а те,
о которых я сейчас говорил, мудры или сверхчеловеческой мудростью, или уж
не знаю, как и сказать; что же меня касается, то я, конечно, этой мудрости
не понимаю, а кто утверждает обратное, тот лжет и говорит это для того,
чтобы оклеветать меня. И вы не шумите, О мужи афиняне, даже если вам
покажется, что я говорю несколько высокомерно; не свои слова буду я
говорить, а сошлюсь на слова, для вас достоверные. Свидетелем моей
мудрости, если только это мудрость, и того, в чем она состоит, я приведу
вам бога, который в Дельфах. Ведь вы знаете Херефонта. Человек этот смолоду
был и моим, и вашим приверженцем, разделял с вами изгнание и возвратился
вместе с вами. И вы, конечно, знаете, каков был Херефонт, до чего он был
неудержим во всем, что бы ни затевал. Ну вот же, приехав однажды в Дельфы,
дерзнул он обратиться к оракулу с таким вопросом. Я вам сказал не шумите, о
мужи! Вот он и спросил, есть ли кто-нибудь на свете мудрее меня, и Пифия
ему ответила, что никого нет мудрее. И хотя сам он умер, но вот брат его
засвидетельствует вам об этом.
Посмотрите теперь, зачем я это говорю; ведь мое намерение - объяснить вам,
откуда пошла клевета на меня. Услыхав это, стал я размышлять сам с собою
таким образом: что бы такое бог хотел сказать и что это он подразумевает?
Потому что сам я, конечно, нимало не сознаю себя мудрым; что же это он
хочет сказать, говоря, что я мудрее всех? Ведь не может же он лгать: не
полагается ему это. Долго я недоумевал, что такое он хочет сказать; потом,
собравшись с силами, прибегнул к такому решению вопроса: пошел я к одному
из тех людей, которые слывут мудрыми, думая, что тут-то я скорее всего
опровергну прорицание, объявив оракулу, что вот этот, мол, мудрее меня, а
ты меня назвал самым мудрым. Ну и когда я присмотрелся к этому человеку -
называть его по имени нет никакой надобности, скажу только, что человек,
глядя на которого я увидал то, что я увидал, был одним из государственных
людей, о мужи афиняне, - так вот, когда я к нему присмотрелся (да
побеседовал с ним), то мне показалось, что этот муж только кажется мудрым и
многим другим, и особенно самому себе, а чтобы в самом деле он был мудрым,
этого нет; и я старался доказать ему, что он только считает себя мудрым, а
на самом деле не мудр. От этого и сам он, и многие из присутствовавших
возненавидели меня. Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого-то
человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего в совершенстве
не знаем, но он, не зная, думает, что что-то знает, а я коли уж не знаю, то
и не думаю, что знаю. На такую-то малость, думается мне, я буду мудрее, чем
он, раз я, не зная чего-то, и не воображаю, что знаю эту вещь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256