вообще не
участвовал ни в управлении, ни в заговорах, ни в восстаниях, какие бывают в
нашем городе, считая с себя, право же, слишком порядочным человеком, чтобы
оставаться целым, участвуя во всем этом; за то, что я не шел туда, где я не
мог принести никакой пользы ни вам, ни себе, а шел туда, где мог частным
образом всякому оказать величайшее, повторяю, благодеяние, стараясь
убеждать каждого из вас не заботиться ни о чем своем раньше, чем о себе
самом, - как бы ему быть что ни на есть лучше и умнее, не заботиться также
и о том, что принадлежит городу, раньше, чем о самом городе, и обо всем
прочем таким же образом. Итак, чего же я заслуживаю, будучи таковым?
Чего-нибудь хорошего, о мужи афиняне, если уже в самом деле воздавать по
заслугам, и притом такого хорошего, что бы для меня подходило. Что же
подходит для человека заслуженного и в то же время бедного, который
нуждается в досуге вашего же ради назидания? Для подобного человека, о мужи
афиняне, нет ничего более подходящего, как получать даровой обед в
Пританее, по крайней мере для него это подходит гораздо больше, нежели для
того из вас, кто одержал победу в Олимпии верхом, или на паре, или на
тройке, потому что такой человек старается ч о том, чтобы вы казались
счастливыми, а я стараюсь о том, чтобы вы были счастливыми, и он не
нуждается в даровом пропитании, а я нуждаюсь. Итак, если я должен назначить
себе что-нибудь мною заслуженное, то вот я что себе назначаю - даровой обед
в Пританее.
Может быть, вам кажется, что я и это говорю по высокомерию, как говорил о
просьбах со слезами и с коленопреклонениями; но это не так, афиняне, а
скорее дело вот в чем: сам-то я убежден в том, что ни одного человека не
обижаю сознательно, но убедить в этом вас я не могу, потому что мало
времени беседовали мы друг с другом; в самом деле, мне думается, что вы бы
убедились, если бы у вас, как у других людей , существовал закон решать
дело о смертной казни в течение не одного дня, а нескольких; а теперь не
так-то это легко - в малое время снимать с себя великие клеветы. Ну так
вот, убежденный в том, что я не обижаю ни одного человека, ни в каком
случае не стану я обижать самого себя, говорить о себе самом, что я достоин
чего - нибудь нехорошего, и назначать себе наказание. С какой стати? Из
страха подвергнуться тому, чего требует для меня Мелет и о чем, повторяю
еще раз, я не знаю, хорошо это или дурно? Так вот вместо этого я выберу и
назначу себе наказанием что-нибудь такое, о чем я знаю наверное, что это -
зло? Вечное заточение? Но ради чего стал бы я жить в тюрьме рабом
Одиннадцати, постоянно меняющейся власти? Денежную пеню и быть в
заключении, пока не уплачу? Но для меня это то же, что вечное заточение,
потому что мне не из чего уплатить.
В таком случае не должен ли я назначить для себя изгнание? К этому вы меня,
пожалуй, охотно присудите. Сильно бы, однако, должен был я трусить, если бы
растерялся настолько, что не мог бы сообразить вот чего: вы, собственные
мои сограждане, не были в состоянии вынести мое присутствие и слова мои
оказались для вас слишком тяжелыми и невыносимыми, так что вы ищете теперь,
как бы от них отделаться; ну а другие легко их вынесут? Никоим образом,
афиняне. Хороша же в таком случае была бы моя жизнь - уйти на старости лет
из отечества и жить, переходя из города в город, будучи отовсюду
изгоняемым. Я ведь отлично знаю, что, куда бы я ни пришел, молодые люди
везде будут меня слушать так же, как и здесь; и если я буду их отгонять, то
они сами меня выгонят, подговорив старших, а если я не буду их отгонять, то
их отцы и домашние выгонят меня из-за них же.
В таком случае кто-нибудь может сказать: "Но разве, Сократ, уйдя от нас, ты
не был бы способен проживать спокойно и в молчании?" Вот в этом-то и всего
труднее убедить некоторых из вас. В самом деле, если я скажу, что это
значит не слушаться бога, а что, не слушаясь бога, нельзя оставаться
спокойным, то вы не поверите мне и подумаете, что я шучу; с другой стороны,
если я скажу, что ежедневно беседовать о доблестях и обо всем прочем, о чем
я с вами беседую, пытая и себя, и других, есть к тому же и величайшее благо
для человека, а жизнь без такого исследования не есть жизнь для человека, -
если это я вам скажу, то вы поверите мне еще меньше. На деле-то оно как раз
так, о мужи, как я это утверждаю, но убедить в этом нелегко. Да к тому же я
и не привык считать себя достойным чего-нибудь дурного. Будь у меня деньги,
тогда бы я назначил уплатить деньги сколько полагается, в этом для меня не
было бы никакого вреда, но ведь их же нет, разве если вы мне назначите
уплатить столько, сколько я могу. Пожалуй, я вам могу уплатить мину
серебра; ну столько и назначаю. А вот они, о мужи афиняне, - Платон,
Критон, Критобул, Аполлодор - велят мне назначить тридцать мин, а
поручительство берут на себя; ну так назначаю тридцать, а поручители в
уплате денег будут у вас надежные.
ПОСЛЕ СМЕРТНОГО ПРИГОВОРА
Немного не захотели вы подождать, о мужи афиняне, а вот от этого пойдет о
вас дурная слава между людьми, желающими хулить наш город, и они будут
обвинять вас в том, что вы убили Сократа, известного мудреца. Конечно, кто
пожелает вас хулить, тот будет утверждать, что я мудрец, пусть это и не
так. Вот если бы вы немного подождали, тогда бы это случилось для вас само
собою; подумайте о моих годах, как много уже прожито жизни и как близко
смерть. Это я говорю не а всем вам, а тем, которые осудили меня на смерть.
А еще вот что хочу я сказать этим самым людям: быть может, вы думаете, о
мужи, что я осужден потому, что у меня не хватило таких слов, которыми я
мог бы склонить вас на свою сторону, если бы считал нужным делать и
говорить все, чтобы уйти от наказания. Вовсе не так. Не хватить-то у меня,
правда что, не хватило, только не слов, а дерзости и бесстыдства и желания
говорить вам то, что вам всего приятнее было бы слышать, вопия и рыдая,
делая и говоря, повторяю я вам, еще многое меня недостойное - все то, что
вы привыкли слышать от других. Но и тогда, когда угрожала опасность, не
находил я нужным делать из-за этого что-нибудь рабское, и теперь не
раскаиваюсь в том, что защищался таким образом, и гораздо скорее
предпочитаю умереть после такой защиты, нежели оставаться живым,
защищавшись иначе. Потому что ни на суде, ни на войне, ни мне, ни кому-либо
другому не следует избегать смерти всякими способами без разбора. Потому
что и в сражениях часто бывает очевидно, что от смерти-то можно иной раз
уйти, или бросив оружие, или начавши умолять преследующих; много есть и
других способов избегать смерти в случае какой-нибудь опасности для того,
кто отважится делать и говорить все. От смерти уйти нетрудно, о мужи, а вот
что гораздо труднее - уйти от нравственной порчи, потому что она идет
скорее, чем смерть. И вот я, человек тихий и старый, настигнут тем, что
идет тише, а мои обвинители, люди сильные и проворные, - тем, что идет
проворнее, - нравственною порчей. И вот я, осужденный вами, ухожу на
смерть, а они, осужденные истиною, уходят на зло и неправду; и я остаюсь
при своем наказании, и они - при своем. Так оно, пожалуй, и должно было
случиться, и мне думается, что это правильно.
А теперь, о мои обвинители, я желаю предсказать, что будет с вами после
этого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256
участвовал ни в управлении, ни в заговорах, ни в восстаниях, какие бывают в
нашем городе, считая с себя, право же, слишком порядочным человеком, чтобы
оставаться целым, участвуя во всем этом; за то, что я не шел туда, где я не
мог принести никакой пользы ни вам, ни себе, а шел туда, где мог частным
образом всякому оказать величайшее, повторяю, благодеяние, стараясь
убеждать каждого из вас не заботиться ни о чем своем раньше, чем о себе
самом, - как бы ему быть что ни на есть лучше и умнее, не заботиться также
и о том, что принадлежит городу, раньше, чем о самом городе, и обо всем
прочем таким же образом. Итак, чего же я заслуживаю, будучи таковым?
Чего-нибудь хорошего, о мужи афиняне, если уже в самом деле воздавать по
заслугам, и притом такого хорошего, что бы для меня подходило. Что же
подходит для человека заслуженного и в то же время бедного, который
нуждается в досуге вашего же ради назидания? Для подобного человека, о мужи
афиняне, нет ничего более подходящего, как получать даровой обед в
Пританее, по крайней мере для него это подходит гораздо больше, нежели для
того из вас, кто одержал победу в Олимпии верхом, или на паре, или на
тройке, потому что такой человек старается ч о том, чтобы вы казались
счастливыми, а я стараюсь о том, чтобы вы были счастливыми, и он не
нуждается в даровом пропитании, а я нуждаюсь. Итак, если я должен назначить
себе что-нибудь мною заслуженное, то вот я что себе назначаю - даровой обед
в Пританее.
Может быть, вам кажется, что я и это говорю по высокомерию, как говорил о
просьбах со слезами и с коленопреклонениями; но это не так, афиняне, а
скорее дело вот в чем: сам-то я убежден в том, что ни одного человека не
обижаю сознательно, но убедить в этом вас я не могу, потому что мало
времени беседовали мы друг с другом; в самом деле, мне думается, что вы бы
убедились, если бы у вас, как у других людей , существовал закон решать
дело о смертной казни в течение не одного дня, а нескольких; а теперь не
так-то это легко - в малое время снимать с себя великие клеветы. Ну так
вот, убежденный в том, что я не обижаю ни одного человека, ни в каком
случае не стану я обижать самого себя, говорить о себе самом, что я достоин
чего - нибудь нехорошего, и назначать себе наказание. С какой стати? Из
страха подвергнуться тому, чего требует для меня Мелет и о чем, повторяю
еще раз, я не знаю, хорошо это или дурно? Так вот вместо этого я выберу и
назначу себе наказанием что-нибудь такое, о чем я знаю наверное, что это -
зло? Вечное заточение? Но ради чего стал бы я жить в тюрьме рабом
Одиннадцати, постоянно меняющейся власти? Денежную пеню и быть в
заключении, пока не уплачу? Но для меня это то же, что вечное заточение,
потому что мне не из чего уплатить.
В таком случае не должен ли я назначить для себя изгнание? К этому вы меня,
пожалуй, охотно присудите. Сильно бы, однако, должен был я трусить, если бы
растерялся настолько, что не мог бы сообразить вот чего: вы, собственные
мои сограждане, не были в состоянии вынести мое присутствие и слова мои
оказались для вас слишком тяжелыми и невыносимыми, так что вы ищете теперь,
как бы от них отделаться; ну а другие легко их вынесут? Никоим образом,
афиняне. Хороша же в таком случае была бы моя жизнь - уйти на старости лет
из отечества и жить, переходя из города в город, будучи отовсюду
изгоняемым. Я ведь отлично знаю, что, куда бы я ни пришел, молодые люди
везде будут меня слушать так же, как и здесь; и если я буду их отгонять, то
они сами меня выгонят, подговорив старших, а если я не буду их отгонять, то
их отцы и домашние выгонят меня из-за них же.
В таком случае кто-нибудь может сказать: "Но разве, Сократ, уйдя от нас, ты
не был бы способен проживать спокойно и в молчании?" Вот в этом-то и всего
труднее убедить некоторых из вас. В самом деле, если я скажу, что это
значит не слушаться бога, а что, не слушаясь бога, нельзя оставаться
спокойным, то вы не поверите мне и подумаете, что я шучу; с другой стороны,
если я скажу, что ежедневно беседовать о доблестях и обо всем прочем, о чем
я с вами беседую, пытая и себя, и других, есть к тому же и величайшее благо
для человека, а жизнь без такого исследования не есть жизнь для человека, -
если это я вам скажу, то вы поверите мне еще меньше. На деле-то оно как раз
так, о мужи, как я это утверждаю, но убедить в этом нелегко. Да к тому же я
и не привык считать себя достойным чего-нибудь дурного. Будь у меня деньги,
тогда бы я назначил уплатить деньги сколько полагается, в этом для меня не
было бы никакого вреда, но ведь их же нет, разве если вы мне назначите
уплатить столько, сколько я могу. Пожалуй, я вам могу уплатить мину
серебра; ну столько и назначаю. А вот они, о мужи афиняне, - Платон,
Критон, Критобул, Аполлодор - велят мне назначить тридцать мин, а
поручительство берут на себя; ну так назначаю тридцать, а поручители в
уплате денег будут у вас надежные.
ПОСЛЕ СМЕРТНОГО ПРИГОВОРА
Немного не захотели вы подождать, о мужи афиняне, а вот от этого пойдет о
вас дурная слава между людьми, желающими хулить наш город, и они будут
обвинять вас в том, что вы убили Сократа, известного мудреца. Конечно, кто
пожелает вас хулить, тот будет утверждать, что я мудрец, пусть это и не
так. Вот если бы вы немного подождали, тогда бы это случилось для вас само
собою; подумайте о моих годах, как много уже прожито жизни и как близко
смерть. Это я говорю не а всем вам, а тем, которые осудили меня на смерть.
А еще вот что хочу я сказать этим самым людям: быть может, вы думаете, о
мужи, что я осужден потому, что у меня не хватило таких слов, которыми я
мог бы склонить вас на свою сторону, если бы считал нужным делать и
говорить все, чтобы уйти от наказания. Вовсе не так. Не хватить-то у меня,
правда что, не хватило, только не слов, а дерзости и бесстыдства и желания
говорить вам то, что вам всего приятнее было бы слышать, вопия и рыдая,
делая и говоря, повторяю я вам, еще многое меня недостойное - все то, что
вы привыкли слышать от других. Но и тогда, когда угрожала опасность, не
находил я нужным делать из-за этого что-нибудь рабское, и теперь не
раскаиваюсь в том, что защищался таким образом, и гораздо скорее
предпочитаю умереть после такой защиты, нежели оставаться живым,
защищавшись иначе. Потому что ни на суде, ни на войне, ни мне, ни кому-либо
другому не следует избегать смерти всякими способами без разбора. Потому
что и в сражениях часто бывает очевидно, что от смерти-то можно иной раз
уйти, или бросив оружие, или начавши умолять преследующих; много есть и
других способов избегать смерти в случае какой-нибудь опасности для того,
кто отважится делать и говорить все. От смерти уйти нетрудно, о мужи, а вот
что гораздо труднее - уйти от нравственной порчи, потому что она идет
скорее, чем смерть. И вот я, человек тихий и старый, настигнут тем, что
идет тише, а мои обвинители, люди сильные и проворные, - тем, что идет
проворнее, - нравственною порчей. И вот я, осужденный вами, ухожу на
смерть, а они, осужденные истиною, уходят на зло и неправду; и я остаюсь
при своем наказании, и они - при своем. Так оно, пожалуй, и должно было
случиться, и мне думается, что это правильно.
А теперь, о мои обвинители, я желаю предсказать, что будет с вами после
этого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256