И если окажется, что существуют
вещи, потенция которых направлена на них самих, значит, к ним принажлежит и
наука, кою мы именуем рассудительностью. Я не верю, что сам смогу в этом
разобраться, а потому не буду настаивать, что возможно существование науки
наук... А что рассудительность есть нечто полезное и благое, я берусь
предсказать заранее...
Так какая же в таком случае нам польза, Критий, - продолжал я, - от
рассудительности? Если бы, как мы это предположили с самого начала,
рассудительный человек знал, что он знает и чего не знает, что одно он
знает, а другое - нет, и мог бы разобраться и в другом человеке точно таким
же образом, великую пользу принесла бы она нам, говорим мы, коль скоро мы
будем рассудительными: обладая рассудительностью, мы прожили бы свою жизнь
безупречно, и также все остальные, кто пользовался бы нашим руководством.
Мы и сами не брались бы за дела, в которых ничего не смыслим, но искали бы
знатоков, чтобы им эти дела поручить, и других людей, пользующихся нашим
руководством, побуждали бы приниматься лишь за то... что они хорошо знают.
Т.о., благодаря рассудительности и дом наш под нашим руководством хорошо бы
управлялся, и государство, и все прочее, что подвластно рассудительности. И
если ошибки будут устранены и воцарится правильность, то все, кто будут так
настроены, в любом деле необходимо станут действовать прекрасно и
правильно, а ведь те, кто действуют правильно, бывают счастливы.
- Боюсь, что говорю пустое... Однако, мой милый Критий, мы не можем пока
быть уверенными в том, что действуя сознательно, тем самым добьемся для
себя благополучия и счастья. Сл., мы не будем продолжать настаивать на
слове, гласящем, что человек, живущий сознательно, тем самым и
благоденствует. Ведь ты не признаешь, что те, кто живут сознательно,
счастливы, наоборот, кажется мне, ты отличаешь благоденствующего человека
от людей, живущих в некоторых отношениях сознательно.
Вдобавок мы приняли много такого, что не вытекает из нашего рассуждения.
Так, мы допустили существование науки наук, хотя рассуждение нам этого на
позволяло и не давало для этого основания; мы также приняли, что эта наука
ведает делами других наук (хотя и это не вытекало из нашего рассуждения),
дабы у нас получилось, что рассудительный человек, будучи знающим, знает
то, что он знает... и чего он не знает. С этим мы согласились весьма
самонадеянно, не обратив внимания, что невозможно хоть как-то знать то, что
совсем не знаешь: ведь наше допущение позволяет думать, что можно знать то,
чего ты не знаешь. Однако, как мне кажется, не может быть ничего более
бессмысленного. И поскольку наше исследование оказалось наивным и лишенным
прочного основания, оно совсем не в состоянии найти истину...
Платон - Евтифрон
Платон
Ион
Сократ. А сейчас скажи мне вот что: только ли в Гомере ты силен или также и
в Гесиоде и Архилохе?
Ион. Нет, нет, только в Гомере...
Сократ. [...] Разве Гомер говорит не о том же, о чем все остальные поэты?
Разве он не рассказывает большей частью о войне и общении между собой
людей, хороших и плохих, простых и умудренных? О богах - как они общаются
друг с другом и с людьми? О том, что творится на небе и в Аиде, и о
происхождении богов и героев?
Ион. Ты прав, Сократ.
Сократ. А что ж остальные поэты? Разве они говорят не о том же самом?
Ион. Да, Сократ, но они говорят не так как Гомер.
Сократ. Что же? Хуже?
Ион. Да, гораздо хуже.
Сократ. Итак, если ты отличаешь говорящих хорошо, то отличил бы и говорящих
хуже, т.е. мог бы понять, что они хуже говорят.
Ион. Само собой разумеется.
Сократ. Значит, милейший, мы не ошибемся, если скажем, что Ион одинаково
силен и в Гомере, и в остальных поэтах, раз он сам признает, что один и тот
же человек может хорошо судить обо всех, кто говорит об одном и том же; а
ведь поэты почти все воспевают одно и то же.
Ион. В чем же причина, Сократ, что, когда кто-нибудь говорит о другом
поэте, я в это не вникаю и не в силах добавить ничего значительного, а
попросту дремлю, между тем лишь только кто упомянет о Гомере, как я тотчас
же пробуждаюсь, становлюсь внимателен и знаю, что сказать?
Сократ. Об этом нетрудно догадаться, друг мой. Всякому ясно, что не от
выучки и знания ты способен говорить о Гомере; если бы ты мог делать это
благодаря выучке, то мог бы говорить и обо всех остальных поэтах: ведь
поэтическое искусство есть нечто цельное.
Твоя способность хорошо говорить о Гомере - это, как я сейчас сказал, не
искусство, а божественная сила, которая тобою движет, как сила того камня,
что Эврипид назвал магнесийским... Камень этот не только притягивает
железные кольца, но и сообщает им силу делать в свою очередь то же самое,
т.е. притягивать другие кольца, так что иногда получается очень длинная
цепь из кусочков железа и колец, висящих одно за другим, и вся их сила
зависит от того камня.
Так и Муза - сама делает вдохновенными одних, а от этих тянется цепь других
одержимых божественным вдохновением. ...Поэт - это существо легкое,
крылатое и священное; и он мо- жет творить лишь тогда, когда сделается
вдохновенным и исступленным и не будет в нем более рассудка; а пока у
человека есть этот дар, он не способен творить и пророчествовать, И вот
поэты творят и говорят много прекрасного о различных вещах, как ты о
Гомере, не с помощью искусства, а по божественному определению. И каждый
может хорошо творить только то, на что его подвигнула Муза: один -
дифирамбы, другой - энкомии, этот - гипорхемы, тот - эпические поэмы, иной
- ямбы; во всем же прочем каждый из них слаб. Ведь не от умения они это
говорят, а благодаря божественной силе; если бы они благодаря искусству
могли хорошо говорить об одном, то могли бы говорить и обо всем прочем; но
ради того бог и отнимает у них рассудок и делает их своими слугами,
божественными вещателями и пророками, чтобы мы, слушая их, знали, что не
они, лишенные рассудка, говорят столь драгоценные слова, а говорит сам бог
и через них подает нам свой голос.
Неужели в здравом рассудке тот человек, который, нарядившись в расцвеченные
одежды и надев золотой венок, плачет среди жертвоприношений и празднеств,
ничего не потеряв из своего убранства, или испытывает страх, находясь среди
двадцати и даже более тысяч дружественно расположенных к нему людей? Ведь
никто его не грабит и не обижает!
Ион. Клянусь Зевсом, Сократ, такой человек, по правде сказать, совсем не в
своем рассудке.
Сократ. Знаешь ли ты, что вы доводите до такого же самого состояния и
многих из зрителей?
Ион. Знаю, и очень хорошо: я каждый раз вижу сверху, с возвышения, как
зрители плачут и испуганно глядят, пораженные тем, что я говорю. Ведь я
должен внимательно следить за ними: если я заставлю их плакать, то сам,
получая деньги, буду смеяться, а если заставлю смеяться, сам буду плакать,
лишившись денег.
Сократ. Теперь ты понимаешь, что такой зритель - последнее из звеньев...
Среднее звено - это ты, рапсод и актер, первое - сам поэт, а бог через вас
всех влечет душу человека куда захочет, сообщая одному силу через другого.
Платон - Кратил
ПЛАТОН
КРАТИЛ
Перевод Т.Васильевой
Гермоген, Кратил, Сократ
Гермоген.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256
вещи, потенция которых направлена на них самих, значит, к ним принажлежит и
наука, кою мы именуем рассудительностью. Я не верю, что сам смогу в этом
разобраться, а потому не буду настаивать, что возможно существование науки
наук... А что рассудительность есть нечто полезное и благое, я берусь
предсказать заранее...
Так какая же в таком случае нам польза, Критий, - продолжал я, - от
рассудительности? Если бы, как мы это предположили с самого начала,
рассудительный человек знал, что он знает и чего не знает, что одно он
знает, а другое - нет, и мог бы разобраться и в другом человеке точно таким
же образом, великую пользу принесла бы она нам, говорим мы, коль скоро мы
будем рассудительными: обладая рассудительностью, мы прожили бы свою жизнь
безупречно, и также все остальные, кто пользовался бы нашим руководством.
Мы и сами не брались бы за дела, в которых ничего не смыслим, но искали бы
знатоков, чтобы им эти дела поручить, и других людей, пользующихся нашим
руководством, побуждали бы приниматься лишь за то... что они хорошо знают.
Т.о., благодаря рассудительности и дом наш под нашим руководством хорошо бы
управлялся, и государство, и все прочее, что подвластно рассудительности. И
если ошибки будут устранены и воцарится правильность, то все, кто будут так
настроены, в любом деле необходимо станут действовать прекрасно и
правильно, а ведь те, кто действуют правильно, бывают счастливы.
- Боюсь, что говорю пустое... Однако, мой милый Критий, мы не можем пока
быть уверенными в том, что действуя сознательно, тем самым добьемся для
себя благополучия и счастья. Сл., мы не будем продолжать настаивать на
слове, гласящем, что человек, живущий сознательно, тем самым и
благоденствует. Ведь ты не признаешь, что те, кто живут сознательно,
счастливы, наоборот, кажется мне, ты отличаешь благоденствующего человека
от людей, живущих в некоторых отношениях сознательно.
Вдобавок мы приняли много такого, что не вытекает из нашего рассуждения.
Так, мы допустили существование науки наук, хотя рассуждение нам этого на
позволяло и не давало для этого основания; мы также приняли, что эта наука
ведает делами других наук (хотя и это не вытекало из нашего рассуждения),
дабы у нас получилось, что рассудительный человек, будучи знающим, знает
то, что он знает... и чего он не знает. С этим мы согласились весьма
самонадеянно, не обратив внимания, что невозможно хоть как-то знать то, что
совсем не знаешь: ведь наше допущение позволяет думать, что можно знать то,
чего ты не знаешь. Однако, как мне кажется, не может быть ничего более
бессмысленного. И поскольку наше исследование оказалось наивным и лишенным
прочного основания, оно совсем не в состоянии найти истину...
Платон - Евтифрон
Платон
Ион
Сократ. А сейчас скажи мне вот что: только ли в Гомере ты силен или также и
в Гесиоде и Архилохе?
Ион. Нет, нет, только в Гомере...
Сократ. [...] Разве Гомер говорит не о том же, о чем все остальные поэты?
Разве он не рассказывает большей частью о войне и общении между собой
людей, хороших и плохих, простых и умудренных? О богах - как они общаются
друг с другом и с людьми? О том, что творится на небе и в Аиде, и о
происхождении богов и героев?
Ион. Ты прав, Сократ.
Сократ. А что ж остальные поэты? Разве они говорят не о том же самом?
Ион. Да, Сократ, но они говорят не так как Гомер.
Сократ. Что же? Хуже?
Ион. Да, гораздо хуже.
Сократ. Итак, если ты отличаешь говорящих хорошо, то отличил бы и говорящих
хуже, т.е. мог бы понять, что они хуже говорят.
Ион. Само собой разумеется.
Сократ. Значит, милейший, мы не ошибемся, если скажем, что Ион одинаково
силен и в Гомере, и в остальных поэтах, раз он сам признает, что один и тот
же человек может хорошо судить обо всех, кто говорит об одном и том же; а
ведь поэты почти все воспевают одно и то же.
Ион. В чем же причина, Сократ, что, когда кто-нибудь говорит о другом
поэте, я в это не вникаю и не в силах добавить ничего значительного, а
попросту дремлю, между тем лишь только кто упомянет о Гомере, как я тотчас
же пробуждаюсь, становлюсь внимателен и знаю, что сказать?
Сократ. Об этом нетрудно догадаться, друг мой. Всякому ясно, что не от
выучки и знания ты способен говорить о Гомере; если бы ты мог делать это
благодаря выучке, то мог бы говорить и обо всех остальных поэтах: ведь
поэтическое искусство есть нечто цельное.
Твоя способность хорошо говорить о Гомере - это, как я сейчас сказал, не
искусство, а божественная сила, которая тобою движет, как сила того камня,
что Эврипид назвал магнесийским... Камень этот не только притягивает
железные кольца, но и сообщает им силу делать в свою очередь то же самое,
т.е. притягивать другие кольца, так что иногда получается очень длинная
цепь из кусочков железа и колец, висящих одно за другим, и вся их сила
зависит от того камня.
Так и Муза - сама делает вдохновенными одних, а от этих тянется цепь других
одержимых божественным вдохновением. ...Поэт - это существо легкое,
крылатое и священное; и он мо- жет творить лишь тогда, когда сделается
вдохновенным и исступленным и не будет в нем более рассудка; а пока у
человека есть этот дар, он не способен творить и пророчествовать, И вот
поэты творят и говорят много прекрасного о различных вещах, как ты о
Гомере, не с помощью искусства, а по божественному определению. И каждый
может хорошо творить только то, на что его подвигнула Муза: один -
дифирамбы, другой - энкомии, этот - гипорхемы, тот - эпические поэмы, иной
- ямбы; во всем же прочем каждый из них слаб. Ведь не от умения они это
говорят, а благодаря божественной силе; если бы они благодаря искусству
могли хорошо говорить об одном, то могли бы говорить и обо всем прочем; но
ради того бог и отнимает у них рассудок и делает их своими слугами,
божественными вещателями и пророками, чтобы мы, слушая их, знали, что не
они, лишенные рассудка, говорят столь драгоценные слова, а говорит сам бог
и через них подает нам свой голос.
Неужели в здравом рассудке тот человек, который, нарядившись в расцвеченные
одежды и надев золотой венок, плачет среди жертвоприношений и празднеств,
ничего не потеряв из своего убранства, или испытывает страх, находясь среди
двадцати и даже более тысяч дружественно расположенных к нему людей? Ведь
никто его не грабит и не обижает!
Ион. Клянусь Зевсом, Сократ, такой человек, по правде сказать, совсем не в
своем рассудке.
Сократ. Знаешь ли ты, что вы доводите до такого же самого состояния и
многих из зрителей?
Ион. Знаю, и очень хорошо: я каждый раз вижу сверху, с возвышения, как
зрители плачут и испуганно глядят, пораженные тем, что я говорю. Ведь я
должен внимательно следить за ними: если я заставлю их плакать, то сам,
получая деньги, буду смеяться, а если заставлю смеяться, сам буду плакать,
лишившись денег.
Сократ. Теперь ты понимаешь, что такой зритель - последнее из звеньев...
Среднее звено - это ты, рапсод и актер, первое - сам поэт, а бог через вас
всех влечет душу человека куда захочет, сообщая одному силу через другого.
Платон - Кратил
ПЛАТОН
КРАТИЛ
Перевод Т.Васильевой
Гермоген, Кратил, Сократ
Гермоген.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256