А раз не можем, умирающий непременно будет бояться за свою душу, как бы,
отделяясь от тела на этот раз, она не погибла окончательно.
Выслушав Симмия и Кебета, мы все помрачнели. Потом мы признавались друг
другу, что прежние доводы полностью нас убедили, а тут мы снова испытывали
замешательство и были полны недоверия не только к сказанному прежде, но и к
тому, что нам еще предстояло услышать. Может быть, это мы никуда не годны и
не способны ни о чем судить? Или же сам вопрос не допускает ясного ответа?
Эхекрат. Клянусь богами, Федон, я вас отлично понимаю. Послушал я тебя, и
вот что примерно хочется мне сказать самому себе: "Какому же доказательству
мы теперь поверим, если Сократ говорил так убедительно, и, однако же, все
его рассуждения поколеблены! До сих пор меня всегда особенно привлекал
взгляд на душу как на своего рода гармонию. Когда об этом зашла речь, мне
словно напомнили, что я давно держусь такого мнения и сам, и теперь снова,
как бы с самого начала, мне до крайности нужно какое-нибудь иное
доказательство, которое уверит меня, что душа умирает вместе с телом.
Продолжай, ради Зевса! Как Сократ вернулся к своему доказательству? И был
ли он заметно удручен ї так же как и вы ї или же, напротив, спокойно помог
вашему исследованию? И вполне ли успешной была его помощь или не вполне?
Расскажи нам обо всем как можно точнее!
Федон. Знаешь, Эхекрат, я часто восхищался Сократом, но никогда не
испытывал такого восхищения, как в тот раз. Он нашелся, что ответить, но в
этом нет еще, пожалуй, ничего странного. Если я был восхищен сверх всякой
меры, так это тем, во-первых, с какой охотой, благожелательностью и даже
удовольствием он встретил возражения своих молодых собеседников, далее,
тем, как чутко подметил он наше уныние, вызванное их доводами, и, наконец,
как прекрасно он нас исцелил. Мы были точно воины, спасающиеся бегством
после поражения, а он ободрил нас и повернул назад, чтобы вместе с ним и
под его руководительством внимательно исследовать все сначала.
Эхекрат. Как же именно?
Федон. Сейчас объясню. Случилось так, что я сидел справа от Сократа, подле
самого ложа ї на скамеечке ї и потому гораздо ниже его. И вот, проведя
рукой по моей голове и пригладив волосы на шее ї он часто играл моими
волосами, ї Сократ промолвил:
ї Завтра, Федон, ты, верно, острижешь эти прекрасные кудри?
ї Боюсь, что так, Сократ, ї отвечал я.
ї Не станешь ты этого делать, если послушаешься меня.
ї Отчего же? ї спросил я.
ї Да оттого, что еще сегодня и я остригусь вместе с тобою, если наше
доказательство скончается и мы не сумеем его оживить. Будь я на твоем месте
и ускользни доказательство у меня из рук, я бы дал клятву, по примеру
аргосцев, не отращивать волосы до тех пор, пока не одержу победы в новом
бою против доводов Симмия и Кебета.
ї Но ведь, как говорится, против двоих даже Гераклу не выстоять, ї возразил
я.
ї Тогда кликни на помощь меня ї я буду твоим Иолаем, пока день еще не
погас.
ї Конечно, кликну, только давай наоборот: я буду Иолаем, а ты Гераклом.
ї Это все равно, ї сказал Сократ. ї Но прежде всего давай остережемся одной
опасности.
ї Какой опасности? ї спросил я.
ї Чтобы нам не сделаться ненавистниками всякого слова, как иные становятся
человеконенавистниками, ибо нет большей беды, чем ненависть к слову.
Рождается она таким же точно образом, как человеконенавистничество. А им мы
проникаемся, если сперва горячо и без всякого разбора доверяем кому-нибудь
и считаем его человеком совершенно честным, здравым и надежным, но в скором
времени обнаруживаем, что он неверный, ненадежный и еще того хуже. Кто
испытает это неоднократно, и в особенности по вине тех, кого считал самыми
близкими друзьями, тот в конце концов от частых обид ненавидит уже всех
подряд и ни в ком не видит ничего здравого и честного. Тебе, верно,
случалось замечать, как это бывает.
ї Конечно, случалось, ї сказал я.
ї Но разве это не срам? ї продолжал Сократ. ї Разве не ясно, что мы
приступаем к людям, не владея искусством их распознавать? Ведь кто владеет
этим искусством по-настоящему, тот рассудит, что и очень хороших и очень
плохих людей немного, а посредственных ї без числа.
ї Как это? ї спросил я.
ї Так же точно, как очень маленьких и очень больших. Что встретишь реже,
чем очень большого или очень маленького человека или собаку и так далее?
Или что-нибудь очень быстрое или медленное, безобразное или прекрасное,
белое или черное? Разве ты не замечал, что во всех таких случаях крайности
редки и немногочисленны, зато середина заполнена в изобилии?
ї Конечно, замечал, ї сказал я.
ї И если бы устроить состязание в испорченности, то и первейших негодяев
оказалось бы совсем немного, не так ли?
ї Похоже, что так, ї сказал я.
ї Вот именно, ї подтвердил он. ї Но не в этом сходство между рассуждениями
и людьми ї я сейчас просто следовал за тобою, куда ты вел, ї а в том, что
иногда мы поверим доказательству и признаем его истинным (хотя сами
искусством рассуждать не владеем), а малое время спустя решим, что оно
ложно, ї когда по заслугам, а когда и незаслуженно, и так не раз и не два.
Особенно, как ты знаешь, это бывает с теми, кто любит отыскивать доводы и
за и против чего бы то ни было: в конце концов они начинают думать, будто
стали мудрее всех на свете и одни только постигли, что нет ничего здравого
и надежного ни среди вещей, ни среди суждений, но что всР решительно
испытывает приливы и отливы, точно воды Еврипа, и ни на миг не остается на
месте.
ї Да, все, что ты сказал, ї чистая правда.
ї А когда так, Федон, было бы печально, если бы, узнав истинное, надежное и
доступное для понимания доказательство, а затем встретившись с
доказательствами такого рода, что иной раз они представляются истинными, а
иной раз ложными, мы стали бы винить не себя самих и не свою неискусность,
но от досады охотно свалили бы собственную вину на доказательства и впредь,
до конца дней упорно ненавидели бы и поносили рассуждения, лишив себя
истинного знания бытия.
ї Да, клянусь Зевсом, ї сказал я, ї это было бы очень печально.
ї Итак, ї продолжал он, ї прежде всего охраним себя от этой опасности и не
будем допускать мысли, будто в рассуждениях вообще нет ничего здравого,
скорее будем считать, что это мы сами еще недостаточно здравы и надо
мужественно искать полного здравомыслия: тебе и остальным ї ради всей вашей
дальнейшей жизни, мне же ї ради одной только смерти. Сейчас обстоятельства
складываются так, что я рискую показаться вам не философом, а завзятым
спорщиком, а это уже свойство полных невежд. Они, если возникает
разногласие, не заботятся о том, как обстоит дело в действительности; как
бы внушить присутствующим свое мнение ї вот что у них на уме. В нынешних
обстоятельствах, мне кажется, я отличаюсь от них лишь тем, что не
присутствующих стремлюсь убедить в правоте моих слов ї разве что между
прочим, ї но самого себя, чтобы убедиться до конца. Вот мой расчет, дорогой
друг, и погляди, какой своекорыстный расчет: если то, что я утверждаю,
окажется истиной, хорошо, что я держусь такого убеждения, а если для
умершего нет уже ничего, я хотя бы не буду докучать присутствующим своими
жалобами в эти предсмертные часы, и, наконец, глупая моя выдумка тоже не
сохранится среди живых ї это было бы неладно, ї но вскоре погибнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256