Послушайте теперь, как похож
он на то, с чем я сравнил его, и какой удивительной силой он обладает.
Поверьте, никто из вас не знает его, но я, раз уж начал, покажу вам, каков
он.
Вы видите, что Сократ любит красивых, всегда норовит побыть с ними,
восхищается ими, и в то же время ничего-де ему не известно и ни в чем он не
смыслит. Не похож ли он этим на силена? Похож, и еще как! Ведь он только
напускает на себя такой вид, поэтому он и похож на полое изваяние силена. А
если его раскрыть, сколько рассудительности, дорогие сотрапезники, найдете
вы у него внутри! Да будет вам известно, что ему совершенно неважно, красив
человек или нет, - вы даже не представляете себе, до какой степени это
безразлично ему, - богат ли и обладает ли каким-нибудь другим
преимуществом, которое превозносит толпа. Все эти ценности он ни во что не
ставит, считая, что и мы сами - ничто, но он этого не говорит, нет, он всю
свою жизнь морочит людей притворным самоуничижением.
Не знаю, доводилось ли кому-либо видеть таящиеся в нем изваяния, когда он
раскрывался по-настоящему, а мне как-то раз довелось, и они показались мне
такими божественными, золотыми, прекрасными и удивительными, что я решил
сделать вскорости все, чего Сократ ни потребует. Полагая, что он зарится на
цветущую мою красоту, я счел ее счастливым даром и великой своей удачей:
ведь благодаря ей я мог бы, уступив Сократу, услыхать от него все, что он
знает. Вот какого я был о своей красоте невероятного мнения. С такими-то
мыслями я однажды и отпустил провожатого, без которого я до той поры не
встречался с Сократом, и остался с ним с глазу на глаз - скажу уж вам, так
и быть, всю правду, поэтому будьте внимательны, а ты, Сократ, если совру,
поправь меня.
Итак, друзья, мы оказались наедине, и я ждал, что вот-вот он заговорит со
мной так, как говорят без свидетелей влюбленные с теми, в кого они
влюблены, и радовался заранее. Но ничего подобного не случилось: проведя со
мной день в обычных беседах, он удалился. После этого я пригласил его
поупражняться вместе в гимнастике и упражнялся с ним вместе, надеясь тут
чего-то добиться. И, упражняясь, он часто боролся со мной, когда никого
поблизости не было. И что же? На том все и кончилось. Ничего таким путем не
достигнув, я решил пойти на него приступом и не отступать от начатого, а
узнать наконец, в чем тут дело. И вот я приглашаю его поужинать со мной -
ну прямо как влюбленный, готовящий ловушку любимому. Даже эту просьбу
выполнил он не сразу, но в конце концов все-таки принял мое приглашение.
Когда он явился в первый раз, он после ужина пожелал уйти, и я,
застеснявшись, тогда отпустил его. Залучив его к себе во второй раз, я
после ужина болтал с ним до поздней ночи, а когда он собрался уходить, я
сослался на поздний час и заставил его остаться. Он лег на соседнее с моим
ложе, на котором возлежал и во время обеда, и никто, кроме нас, в комнате
этой не спал...
Все, что я сообщил до сих пор, можно смело рассказывать кому угодно, а вот
дальнейшего вы не услышали бы от меня, если бы, во-первых, вино не было,
как говорится, правдиво, причем не только с детьми, но и без них, а
во-вторых, если бы мне не казалось несправедливым замалчивать великолепный
поступок Сократа, раз уж я взялся произнести ему похвальное слово. Вдобавок
я испытываю сейчас то же, что человек, укушенный гадюкой. Говорят, что тот,
с кем это случилось, рассказывает о своих ощущениях только тем, кто
испытывал то же на себе, ибо только они способны понять его и простить, что
бы они ни наделал и ни наговорил от боли. Ну, я был укушен чувствительнее,
чем кто бы то ни было, и притом в самое чувствительное место - в сердце, в
душу - называйте как хотите, укушен и ранен философскими речами, которые
впиваются в молодые и достаточно одаренные души сильней, чем змея, и могут
заставить делать и говорить все, что угодно. С другой стороны, передо мной
сейчас такие люди, как Федр, Агафон, Эриксимах, Павсаний, Аристодем,
Аристофан и другие, не говоря уже о самом Сократе: все вы одержимы
философским неистовством, а потому и слушайте все! Ведь вы простите мне то,
что я тогда сделал и о чем сейчас расскажу. Что же касается слуг и всех
прочих непосвященных невежд, то пусть они свои уши замкнут большими вратами.
Итак, когда светильник погас и слуги вышли, я решил не хитрить с ним больше
и сказать о своих намерениях без обиняков.
- Ты спишь, Сократ? - спросил я, потормошив его.
- Нет еще, - отвечал он.
- Ты знаешь, что я задумал?
- Что же? - спросил он.
- Мне кажется, - отвечал я, - что ты единственный достойный меня поклонник,
и, по-моему, ты не решаешься заговорить об этом со мной. Что же до меня,
то, на мой взгляд, было бы величайшей глупостью отказать тебе в этом: ведь
я не отказал бы тебе, нуждайся ты в моем имуществе или в моих друзьях. Для
меня нет ничего важнее, чем достичь как можно большего совершенства, а тут,
я думаю, мне никто не сумеет помочь лучше тебя. Вот почему, откажи я такому
человеку, я гораздо больше стыдился бы людей умных, чем стыдился бы глупой
толпы, ему уступив.
На это он ответил с обычным своим лукавством:
- Дорогой мой Алкивиад, ты, видно, и в самом деле не глуп, если то, что ты
сказал обо мне, - правда, и во мне действительно скрыта какая-то сила,
которая способна сделать тебя благороднее, - то есть если ты усмотрел во
мне какую-то удивительную красоту, совершенно отличную от твоей
миловидности. Так вот, если, увидев ее, ты стараешься вступить со мною в
общение и обменять красоту на красоту, - значит, ты хочешь получить куда
большую, чем я, выгоду, приобрести настоящую красоту ценой кажущейся и
задумал поистине выменять медь на золото. Но приглядись ко мне получше,
милейший, чтобы от тебя не укрылось мое ничтожество. Зрение рассудка
становится острым тогда, когда глаза начинают уже терять свою зоркость, а
тебе до этого еще далеко.
На это я ответил ему:
- Ну что ж, я, во всяком случае, сказал то, что думал. А уж ты сам решай,
как будет, по-твоему, лучше и мне и тебе.
- Вот это, - сказал он, - правильно. И впредь мы будем сначала
советоваться, а потом уже поступать так, как нам покажется лучше, - и в
этом деле, и во всех остальных.
Обменявшись с ним такими речами, я вообразил, что мои слова ранили его не
хуже стрел. Я встал и, не дав ему ничего сказать, накинул этот свой гиматий
- дело было зимой - лег под его потертый плащ и, обеими руками обняв этого
поистине божественного, удивительного человека, пролежал так всю ночь. И на
этот раз, Сократ, ты тоже не скажешь, что я лгу. Так вот, несмотря на все
эти мои усилия, он одержал верх, пренебрег цветущей моей красотой,
презрительно посмеялся над ней. А я-то думал, что она хоть что-то да
значит, судьи, - да, да, судьи Сократовой заносчивости, - ибо, клянусь вам
всеми богами и богинями, - проспав с Сократом всю ночь, я встал точно таким
же, как если бы спал с отцом или со старшим братом.
В каком я был, по-вашему, после этого расположении духа, если, с одной
стороны, я чувствовал себя обиженным, а с другой - восхищался характером,
благоразумием и мужественным поведением этого человека, равного которому по
силе ума и самообладанию я никогда до сих пор и не чаял встретить? Я не мог
ни сердиться на него, ни отказаться от его общества, а способа привязать
его к себе у меня не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256
он на то, с чем я сравнил его, и какой удивительной силой он обладает.
Поверьте, никто из вас не знает его, но я, раз уж начал, покажу вам, каков
он.
Вы видите, что Сократ любит красивых, всегда норовит побыть с ними,
восхищается ими, и в то же время ничего-де ему не известно и ни в чем он не
смыслит. Не похож ли он этим на силена? Похож, и еще как! Ведь он только
напускает на себя такой вид, поэтому он и похож на полое изваяние силена. А
если его раскрыть, сколько рассудительности, дорогие сотрапезники, найдете
вы у него внутри! Да будет вам известно, что ему совершенно неважно, красив
человек или нет, - вы даже не представляете себе, до какой степени это
безразлично ему, - богат ли и обладает ли каким-нибудь другим
преимуществом, которое превозносит толпа. Все эти ценности он ни во что не
ставит, считая, что и мы сами - ничто, но он этого не говорит, нет, он всю
свою жизнь морочит людей притворным самоуничижением.
Не знаю, доводилось ли кому-либо видеть таящиеся в нем изваяния, когда он
раскрывался по-настоящему, а мне как-то раз довелось, и они показались мне
такими божественными, золотыми, прекрасными и удивительными, что я решил
сделать вскорости все, чего Сократ ни потребует. Полагая, что он зарится на
цветущую мою красоту, я счел ее счастливым даром и великой своей удачей:
ведь благодаря ей я мог бы, уступив Сократу, услыхать от него все, что он
знает. Вот какого я был о своей красоте невероятного мнения. С такими-то
мыслями я однажды и отпустил провожатого, без которого я до той поры не
встречался с Сократом, и остался с ним с глазу на глаз - скажу уж вам, так
и быть, всю правду, поэтому будьте внимательны, а ты, Сократ, если совру,
поправь меня.
Итак, друзья, мы оказались наедине, и я ждал, что вот-вот он заговорит со
мной так, как говорят без свидетелей влюбленные с теми, в кого они
влюблены, и радовался заранее. Но ничего подобного не случилось: проведя со
мной день в обычных беседах, он удалился. После этого я пригласил его
поупражняться вместе в гимнастике и упражнялся с ним вместе, надеясь тут
чего-то добиться. И, упражняясь, он часто боролся со мной, когда никого
поблизости не было. И что же? На том все и кончилось. Ничего таким путем не
достигнув, я решил пойти на него приступом и не отступать от начатого, а
узнать наконец, в чем тут дело. И вот я приглашаю его поужинать со мной -
ну прямо как влюбленный, готовящий ловушку любимому. Даже эту просьбу
выполнил он не сразу, но в конце концов все-таки принял мое приглашение.
Когда он явился в первый раз, он после ужина пожелал уйти, и я,
застеснявшись, тогда отпустил его. Залучив его к себе во второй раз, я
после ужина болтал с ним до поздней ночи, а когда он собрался уходить, я
сослался на поздний час и заставил его остаться. Он лег на соседнее с моим
ложе, на котором возлежал и во время обеда, и никто, кроме нас, в комнате
этой не спал...
Все, что я сообщил до сих пор, можно смело рассказывать кому угодно, а вот
дальнейшего вы не услышали бы от меня, если бы, во-первых, вино не было,
как говорится, правдиво, причем не только с детьми, но и без них, а
во-вторых, если бы мне не казалось несправедливым замалчивать великолепный
поступок Сократа, раз уж я взялся произнести ему похвальное слово. Вдобавок
я испытываю сейчас то же, что человек, укушенный гадюкой. Говорят, что тот,
с кем это случилось, рассказывает о своих ощущениях только тем, кто
испытывал то же на себе, ибо только они способны понять его и простить, что
бы они ни наделал и ни наговорил от боли. Ну, я был укушен чувствительнее,
чем кто бы то ни было, и притом в самое чувствительное место - в сердце, в
душу - называйте как хотите, укушен и ранен философскими речами, которые
впиваются в молодые и достаточно одаренные души сильней, чем змея, и могут
заставить делать и говорить все, что угодно. С другой стороны, передо мной
сейчас такие люди, как Федр, Агафон, Эриксимах, Павсаний, Аристодем,
Аристофан и другие, не говоря уже о самом Сократе: все вы одержимы
философским неистовством, а потому и слушайте все! Ведь вы простите мне то,
что я тогда сделал и о чем сейчас расскажу. Что же касается слуг и всех
прочих непосвященных невежд, то пусть они свои уши замкнут большими вратами.
Итак, когда светильник погас и слуги вышли, я решил не хитрить с ним больше
и сказать о своих намерениях без обиняков.
- Ты спишь, Сократ? - спросил я, потормошив его.
- Нет еще, - отвечал он.
- Ты знаешь, что я задумал?
- Что же? - спросил он.
- Мне кажется, - отвечал я, - что ты единственный достойный меня поклонник,
и, по-моему, ты не решаешься заговорить об этом со мной. Что же до меня,
то, на мой взгляд, было бы величайшей глупостью отказать тебе в этом: ведь
я не отказал бы тебе, нуждайся ты в моем имуществе или в моих друзьях. Для
меня нет ничего важнее, чем достичь как можно большего совершенства, а тут,
я думаю, мне никто не сумеет помочь лучше тебя. Вот почему, откажи я такому
человеку, я гораздо больше стыдился бы людей умных, чем стыдился бы глупой
толпы, ему уступив.
На это он ответил с обычным своим лукавством:
- Дорогой мой Алкивиад, ты, видно, и в самом деле не глуп, если то, что ты
сказал обо мне, - правда, и во мне действительно скрыта какая-то сила,
которая способна сделать тебя благороднее, - то есть если ты усмотрел во
мне какую-то удивительную красоту, совершенно отличную от твоей
миловидности. Так вот, если, увидев ее, ты стараешься вступить со мною в
общение и обменять красоту на красоту, - значит, ты хочешь получить куда
большую, чем я, выгоду, приобрести настоящую красоту ценой кажущейся и
задумал поистине выменять медь на золото. Но приглядись ко мне получше,
милейший, чтобы от тебя не укрылось мое ничтожество. Зрение рассудка
становится острым тогда, когда глаза начинают уже терять свою зоркость, а
тебе до этого еще далеко.
На это я ответил ему:
- Ну что ж, я, во всяком случае, сказал то, что думал. А уж ты сам решай,
как будет, по-твоему, лучше и мне и тебе.
- Вот это, - сказал он, - правильно. И впредь мы будем сначала
советоваться, а потом уже поступать так, как нам покажется лучше, - и в
этом деле, и во всех остальных.
Обменявшись с ним такими речами, я вообразил, что мои слова ранили его не
хуже стрел. Я встал и, не дав ему ничего сказать, накинул этот свой гиматий
- дело было зимой - лег под его потертый плащ и, обеими руками обняв этого
поистине божественного, удивительного человека, пролежал так всю ночь. И на
этот раз, Сократ, ты тоже не скажешь, что я лгу. Так вот, несмотря на все
эти мои усилия, он одержал верх, пренебрег цветущей моей красотой,
презрительно посмеялся над ней. А я-то думал, что она хоть что-то да
значит, судьи, - да, да, судьи Сократовой заносчивости, - ибо, клянусь вам
всеми богами и богинями, - проспав с Сократом всю ночь, я встал точно таким
же, как если бы спал с отцом или со старшим братом.
В каком я был, по-вашему, после этого расположении духа, если, с одной
стороны, я чувствовал себя обиженным, а с другой - восхищался характером,
благоразумием и мужественным поведением этого человека, равного которому по
силе ума и самообладанию я никогда до сих пор и не чаял встретить? Я не мог
ни сердиться на него, ни отказаться от его общества, а способа привязать
его к себе у меня не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256