Таков характер каждого из них, Феодор, - одного, о воспитанного в
подлинном свободном досуге (его ты зовешь философом), которому не зазорно
казаться простодушным, и он не придает значения, если вдруг ему случится
оказаться на рабской службе, своему неумению собрать поклажу, сварить обед
или произнести льстивые речи, и другого, который все это умеет исполнять
точно и проворно, зато не знает, как подобает свободному человеку
перебросить через плечо плащ или, уловив гармонию речей, достойно воспеть
счастливую жизнь богов и людей.
Феодор. Если бы твои слова, Сократ, всех могли убедить так же, как и меня,
больше мира и меньше зла стало бы среди людей.
Сократ. Но зло неистребимо, Феодор, ибо непременно всегда должно быть
что-то противоположное добру. Среди богов зло не укоренилось, а смертную
природу и этот мир посещает оно по необходимости. Потому-то и следует
пытаться как можно скорее убежать отсюда туда. Бегство - это посильное
уподобление богу, а уподобиться богу - значит стать разумно справедливым и
разумно благочестивым. Однако, добрейший мой, не так-то легко убедить
большинство, что вовсе не по тем причинам, по каким оно считает нужным
избегать подлости и стремиться к добродетели, следует об одном радеть, а о
другом - нет, чтобы казаться не дурным, а добрым человеком. Это, как
говорится, бабушкины сказки. Истина же гласит так: бог никоим образом г не
бывает несправедлив, напротив, он как нельзя более справедлив, и ни у кого
из пас нет иного способа уподобиться ему, нежели стать как можно более
справедливым. Вот здесь-то и проявляются истинные возможности человека, а
также ничтожество его и бессилие. Ибо знание этого есть мудрость и
подлинная добродетель, а познание - невежество и явное зло. Прочие же
мнимые возможности и премудрости оборачиваются грубостью в долах
государственного правления и пошлостью в искусствах. Поэтому людям
несправедливым и неблагочестивым в словах и поступках лучше всего не
позволять искусно злоупотреблять своей злокозненностью, ибо они кичатся
своим позором и не предполагают даже услышать, что они - вздорный люд, то
есть бремя земли, а не благоспасаемая опора отечества. По правде сказать,
чем меньше они предполагают быть тем, что они есть, тем больше становятся
такими, какими не предполагают быть. Ведь они не знают, в чем состоит
наказание за несправедливость, а уж это следовало бы знать прежде всего.
Оно не заключается вопреки ходячему мнению в побоях или смерти, от которых
иной раз страдают и те, кто не совершил никакой несправедливости, - оно в
том, чего избежать невозможно.
Феодор. Что ты имеешь в виду?
Сократ. В жизни, мой милый, есть два образца: вознагражденного благочестия
и наказанного безбожия, но, но замечая этого по глупости, по крайнему
неразумию, они даже не подозревают, чему уподобляются из-за своих
несправедливых поступков и от чего удаляются. За это они и несут
справедливое возмездие, ведя именно тот образ жизни, которому они
уподобляются. Но скажи мы им, что если они не изменят своих наклонностей,
то и после смерти не примет их свободный от зол край, а будут они и там
вечно иметь подобие своему образу жизни, дурные в обществе дурных, - я не
сомневаюсь, что ловкачи и проходимцы будут слушать пас как каких-то
безумцев.
Феодор. Вот именно, Сократ.
Сократ. Это мне известно, друг мой. Причем с ними со всеми происходит одно
и то же: когда они бывают вынуждены всесторонне обсуждать, что именно они
порицают, и они намерены, как положено мужчинам, не убегать сразу же, а
какое-то время постоять за свои убеждения, тогда, любезнейший, они в конце
концов отрекаются от своих же слов, вся их риторика блекнет и они уже ничем
но отличаются от детей. Однако давай оставим это, поскольку и так уже у нас
получилось с отступление, иначе, растекаясь все шире, оно поглотит наше
первоначальное рассуждение; давай возвратимся к прежнему, если ты не
возражаешь.
Феодор. Но такие вещи, Сократ, я слушаю с не меньшим удовольствием, ибо в
моем возрасте легче следить за этим. Впрочем, если тебе угодно, вернемся
обратно.
Сократ. Не вернуться ли нам к тому месту нашей беседы, где мы говорили, что
те, кто бытие полагает в движении и утверждает, что представляющееся
каждому всегда таково и есть для того, кому оно представляется, по поводу
всего прочего, и в не меньшей степени по поводу справедливого, охотно
настаивали бы на том, что то из узаконенного городом, что представляется
ему справедливым, скорее всего и будет для него справедливым, пока оно
остается в силе. Что же касается добра, то тут уж ни у кого не хватит
мужества утверждать, будто и полезным будет то, что узаконит для себя
город, полагая это полезным, и что оно будет таковым все то время, пока
узаконено, - разве что у того, кто ведет речь лишь о полезном по имени.
Иначе это было бы издевательством над тем, о чем мы рассуждаем. Не так ли?
Феодор. Конечно.
Сократ. Пусть же не об имени идет речь, но рассматривается вещь, названная
этим именем.
Феодор. Да, пусть.
Сократ. Но, называя что-то полезным, каждый город, вероятно, к этому и
направляет свои установления, и все законы, насколько хватает разумения и
сил, он делает как можно более для себя полезными. Или, издавая законы, он
имеет в виду что-то другое?
Феодор. Ни в коем случае.
Сократ. И всякий раз это удается или во многом каждый город и ошибается?
Феодор. Я думаю, что и ошибается.
Сократ. Тем более можно будет с этим согласиться, если кто-то поставит
вопрос обо всем виде, к которому относится полезное, - а к нему относится и
полезное на будущее время. Ведь мы устанавливаем законы, с тем чтобы они
были полезными в последующие времена, что с полным правом можно назвать
"будущее".
Феодор. Конечно.
Сократ. Далее, давай зададим такой вопрос Протагору или кому-нибудь другому
из тех, кто заодно с ним: "Ты говоришь, Протагор, что человек - мера всего,
и белого, и тяжелого, и легкого, и всего подобного, поскольку, имея в самом
себе мерило этих вещей и полагая их такими, как он их воспринимает, он
полагает также, что они для пего поистине существуют". Но так ли?
Феодор. Так.
Сократ. "Значит, - скажем мы, - Протагор, он имеет мерило в себе и для
будущих вощен, и, какие бы с предположения он на их счет ни сделал,
таковыми вещи и станут для предположившего? Возьмем, например, теплое: если
какой-то невежда предположит, что у него будет горячка и будет жар, а
другой человек, врач, предположит противное, то согласно какому из мнений
свершится будущее? Согласно обоим? И для врача не будет ни жара, ни
горячки, а для него самого и то и другое?"
Феодор. Это было бы смешно.
Сократ. Я все-таки думаю, что в отношении будущей сладости или терпкости
вина верх возьмет мнению земледельца, а не кифариста.
Феодор. Еще бы!
Сократ. И наоборот, о будущей дисгармонии или гармонии не может лучше
музыканта судить учитель гимнастики, если покажется ему, учителю, в будущем
что-нибудь гармоничным.
Феодор. Никоим образом.
Сократ. Значит, и когда готовится пир, тот, кто собирается есть, не будучи
знатоком поварского искусства, не составит себе более верного мнения о
предстоящем удовольствии, чем повар? ибо мы спорим не о том, что в
настоящем или прошедшем есть или было о кому-то приятным, но о том, чему
только предстоит таковым казаться и быть:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256
подлинном свободном досуге (его ты зовешь философом), которому не зазорно
казаться простодушным, и он не придает значения, если вдруг ему случится
оказаться на рабской службе, своему неумению собрать поклажу, сварить обед
или произнести льстивые речи, и другого, который все это умеет исполнять
точно и проворно, зато не знает, как подобает свободному человеку
перебросить через плечо плащ или, уловив гармонию речей, достойно воспеть
счастливую жизнь богов и людей.
Феодор. Если бы твои слова, Сократ, всех могли убедить так же, как и меня,
больше мира и меньше зла стало бы среди людей.
Сократ. Но зло неистребимо, Феодор, ибо непременно всегда должно быть
что-то противоположное добру. Среди богов зло не укоренилось, а смертную
природу и этот мир посещает оно по необходимости. Потому-то и следует
пытаться как можно скорее убежать отсюда туда. Бегство - это посильное
уподобление богу, а уподобиться богу - значит стать разумно справедливым и
разумно благочестивым. Однако, добрейший мой, не так-то легко убедить
большинство, что вовсе не по тем причинам, по каким оно считает нужным
избегать подлости и стремиться к добродетели, следует об одном радеть, а о
другом - нет, чтобы казаться не дурным, а добрым человеком. Это, как
говорится, бабушкины сказки. Истина же гласит так: бог никоим образом г не
бывает несправедлив, напротив, он как нельзя более справедлив, и ни у кого
из пас нет иного способа уподобиться ему, нежели стать как можно более
справедливым. Вот здесь-то и проявляются истинные возможности человека, а
также ничтожество его и бессилие. Ибо знание этого есть мудрость и
подлинная добродетель, а познание - невежество и явное зло. Прочие же
мнимые возможности и премудрости оборачиваются грубостью в долах
государственного правления и пошлостью в искусствах. Поэтому людям
несправедливым и неблагочестивым в словах и поступках лучше всего не
позволять искусно злоупотреблять своей злокозненностью, ибо они кичатся
своим позором и не предполагают даже услышать, что они - вздорный люд, то
есть бремя земли, а не благоспасаемая опора отечества. По правде сказать,
чем меньше они предполагают быть тем, что они есть, тем больше становятся
такими, какими не предполагают быть. Ведь они не знают, в чем состоит
наказание за несправедливость, а уж это следовало бы знать прежде всего.
Оно не заключается вопреки ходячему мнению в побоях или смерти, от которых
иной раз страдают и те, кто не совершил никакой несправедливости, - оно в
том, чего избежать невозможно.
Феодор. Что ты имеешь в виду?
Сократ. В жизни, мой милый, есть два образца: вознагражденного благочестия
и наказанного безбожия, но, но замечая этого по глупости, по крайнему
неразумию, они даже не подозревают, чему уподобляются из-за своих
несправедливых поступков и от чего удаляются. За это они и несут
справедливое возмездие, ведя именно тот образ жизни, которому они
уподобляются. Но скажи мы им, что если они не изменят своих наклонностей,
то и после смерти не примет их свободный от зол край, а будут они и там
вечно иметь подобие своему образу жизни, дурные в обществе дурных, - я не
сомневаюсь, что ловкачи и проходимцы будут слушать пас как каких-то
безумцев.
Феодор. Вот именно, Сократ.
Сократ. Это мне известно, друг мой. Причем с ними со всеми происходит одно
и то же: когда они бывают вынуждены всесторонне обсуждать, что именно они
порицают, и они намерены, как положено мужчинам, не убегать сразу же, а
какое-то время постоять за свои убеждения, тогда, любезнейший, они в конце
концов отрекаются от своих же слов, вся их риторика блекнет и они уже ничем
но отличаются от детей. Однако давай оставим это, поскольку и так уже у нас
получилось с отступление, иначе, растекаясь все шире, оно поглотит наше
первоначальное рассуждение; давай возвратимся к прежнему, если ты не
возражаешь.
Феодор. Но такие вещи, Сократ, я слушаю с не меньшим удовольствием, ибо в
моем возрасте легче следить за этим. Впрочем, если тебе угодно, вернемся
обратно.
Сократ. Не вернуться ли нам к тому месту нашей беседы, где мы говорили, что
те, кто бытие полагает в движении и утверждает, что представляющееся
каждому всегда таково и есть для того, кому оно представляется, по поводу
всего прочего, и в не меньшей степени по поводу справедливого, охотно
настаивали бы на том, что то из узаконенного городом, что представляется
ему справедливым, скорее всего и будет для него справедливым, пока оно
остается в силе. Что же касается добра, то тут уж ни у кого не хватит
мужества утверждать, будто и полезным будет то, что узаконит для себя
город, полагая это полезным, и что оно будет таковым все то время, пока
узаконено, - разве что у того, кто ведет речь лишь о полезном по имени.
Иначе это было бы издевательством над тем, о чем мы рассуждаем. Не так ли?
Феодор. Конечно.
Сократ. Пусть же не об имени идет речь, но рассматривается вещь, названная
этим именем.
Феодор. Да, пусть.
Сократ. Но, называя что-то полезным, каждый город, вероятно, к этому и
направляет свои установления, и все законы, насколько хватает разумения и
сил, он делает как можно более для себя полезными. Или, издавая законы, он
имеет в виду что-то другое?
Феодор. Ни в коем случае.
Сократ. И всякий раз это удается или во многом каждый город и ошибается?
Феодор. Я думаю, что и ошибается.
Сократ. Тем более можно будет с этим согласиться, если кто-то поставит
вопрос обо всем виде, к которому относится полезное, - а к нему относится и
полезное на будущее время. Ведь мы устанавливаем законы, с тем чтобы они
были полезными в последующие времена, что с полным правом можно назвать
"будущее".
Феодор. Конечно.
Сократ. Далее, давай зададим такой вопрос Протагору или кому-нибудь другому
из тех, кто заодно с ним: "Ты говоришь, Протагор, что человек - мера всего,
и белого, и тяжелого, и легкого, и всего подобного, поскольку, имея в самом
себе мерило этих вещей и полагая их такими, как он их воспринимает, он
полагает также, что они для пего поистине существуют". Но так ли?
Феодор. Так.
Сократ. "Значит, - скажем мы, - Протагор, он имеет мерило в себе и для
будущих вощен, и, какие бы с предположения он на их счет ни сделал,
таковыми вещи и станут для предположившего? Возьмем, например, теплое: если
какой-то невежда предположит, что у него будет горячка и будет жар, а
другой человек, врач, предположит противное, то согласно какому из мнений
свершится будущее? Согласно обоим? И для врача не будет ни жара, ни
горячки, а для него самого и то и другое?"
Феодор. Это было бы смешно.
Сократ. Я все-таки думаю, что в отношении будущей сладости или терпкости
вина верх возьмет мнению земледельца, а не кифариста.
Феодор. Еще бы!
Сократ. И наоборот, о будущей дисгармонии или гармонии не может лучше
музыканта судить учитель гимнастики, если покажется ему, учителю, в будущем
что-нибудь гармоничным.
Феодор. Никоим образом.
Сократ. Значит, и когда готовится пир, тот, кто собирается есть, не будучи
знатоком поварского искусства, не составит себе более верного мнения о
предстоящем удовольствии, чем повар? ибо мы спорим не о том, что в
настоящем или прошедшем есть или было о кому-то приятным, но о том, чему
только предстоит таковым казаться и быть:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256